— Вы, сударь, в пылу увлечения далеко зашли, — процедил Паркер. — Вы осмелились сравнить цивилизованных англичан с австралийскими дикарями.
— Я отвечаю за свои слова! — запальчиво крикнул Оболенский и встал.
Встал и Паркер.
— Господа, господа! — поторопился вмешаться старший офицер Якушев, давно уже заметивший, что спор принимает серьезный характер. — Оставьте ваши ученые рассуждения для другого раза. Разве здесь место для столь серьезных разговоров! Поднимем лучше бокалы за перуанских красавиц.
— Да! Да! — закричали офицеры. — Вы с ума сошли, господа! Не нарушайте компанию!
— Выпить за мир и согласие!
— Наливайте бокалы!
— Миритесь, господа!
Французские и английские офицеры, в свою очередь, обступили Паркера и уговаривали его не затевать ссоры. Паркер первый пошел на мировую. Он поднял бокал и, обращаясь к Оболенскому, проговорил:
— Различие во взглядах не помешает нам остаться добрыми друзьями. Англичане всегда терпимо относятся к чужим верованиям.
— Ну, Николай, не упрямьтесь! — шепнул Охотников. — Стоит ли, в самом деле, связываться с этим крокодилом! Помиритесь!
Совета своего Друга Оболенский послушался. Он знал, что Охотников высоко ставит вопросы чести, но раз он считает, что необходимо мириться, значит так и нужно. Николай Оболенский протянул Паркеру руку.
— Ура! — закричали офицеры. — Мир! Мир!
Посидев еще немного, Николай с Охотниковым откланялись. Они быстро пересекли опустевшие улицы города и вышли к гавани. Оба молчали. Спор с надменным английским офицером вызвал в душе Николая целую бурю самых противоречивых чувств.
И, точно угадывая его мысли, Охотников тихо проговорил:
— Долг каждого честного человека стараться сделать свою страну просвещенной и счастливой…
Николай вспомнил далекий, холодный Петербург, брата Сергея, его слова о родине, зажатой в железные тиски самодержавия, и тоскливая жалость к своему любимому краю наполнила его сердце.
Волны океана, облитые рассеянным лунным светом, тускло блестели. Словно злясь и жалуясь одновременно, они налетали на берег и, урча, откатывались назад.
А за океанской далью как будто виделся далекий берег родной страны — суровой, угрюмой, но дорогой и желанной сердцу.
Наняв рыбачью лодку, Оболенский и его друг добрались до своего фрегата. «Аврора» мирно покачивалась на волнах.
— Кто едет? — сурово окликнул часовой.
— Свои! — обрадовавшись родному голосу, ответил Оболенский. — Свои, братец!