— Чей же недочет? Мой? Или ваш? И вы предлагали мне сотрудничество, в то время как сами не уверены в своих… способностях? — усмехнулся Николай.
— Нет, что вы, — испугался Лузгин. — Я изготовлю вам такой документик, что даже лучший эксперт чрезвычайки не сумеет определить его подложность, и почерк высшего начальственного лица изображу, и печать, и бланк самый нужный. Только, почтеннейший Николай Александрович, зачем же вы снова по проволоке идти собираетесь, для чего это, извините грубого человека, фиглярство?
— Что вы имеете в виду? — из-за плеча резко спросил Николай, уязвленный дерзостью собеседника.
— Как что, а вот это ваше желание назваться в мандате Романовым. Ладно, спектаклик кое-как для вас сошел благополучно — все чекисты, что в первом ряду сидели, в лучший мир отправились, многие актеры — тоже, с режиссером вместе…
— Господи, какая жестокость! — прикрыл лицо ладонью Николай.
— Не спорю, жестоко, но, как уж вам говорил, необходимо, — каким-то тонким, гугнивым голосом сказал Лузгин. — Но теперь если вы снова объявитесь перед светлыми очами чекистов, где немало людей неглупых и проницательных, вроде Сносырева, да ещё в деле с монархисткой Вырубовой, то вас и за границей достанут. Для чего же сук-то рубить, на коем ещё сидеть нужно?
— Хорошо, — нахмурился Николай. — Кем же мне в мандате назваться? Комиссаром Ивановым или каким-нибудь Гольдбергом?
— А не надо Ивановым, не надо Гольдбергом. Сносыревым и назовитесь. Он, как с Урала приедет, так и наколется на наш гвоздик. Нет, ещё лучше: мы вас, так и быть, Гольдбергом назовем, а того, кто вам бумагу эту выписывал и печать на ней ставил, Сносыревым. Заверим числом задним, ещё до его отъезда обозначенным. Ну, неплохо ваш верный слуга измыслил?
Николай полупрезрительно улыбнулся:
— Что ж, ваши способности достойны не просто похвалы, но и восхищения.
Он не хотел скрывать своей недоброжелательности к этому человеку, но чувство досады на самого себя из-за необходимости пользоваться услугами того, кого презираешь, умеряло неприязнь.
— Если хотите, послезавтра я принесу вам мандат на это самое место, в десять утра. — Тон Лузгина был предупредительным.
— Идет, — коротко сказал Николай, бросил в воду окурок и стал подниматься по гранитным ступеням.
Через два дня после этого разговора к воротам Выборгской тюрьмы, мягко шурша резиновыми шинами по слежавшемуся снегу мостовой, подкатил четырехместный экипаж, с которого ловко соскочили двое мужчин в кожаных на меху куртках, в барашковых папахах со звездами, со шлепающими по бедрам лакированными коробками маузеров и решительно направились к дверям караульной части.