— Ты стала чересчур раздражительна, Берта! — заметил Нунке. — Возможно, это объясняется тем, что в нашей жизни может появиться.. — Он не закончил, заметив, как побледнела жена. — Ты боишься, что это произойдёт далеко от родного дома? — спросил он с несвойственной ему нежностью.
Тон, каким это было сказано, встревожил Берту.
«Я чудовище! — подумала она. — Это кощунство горевать об Эмилио, когда я ношу под сердцем ребёнка Зефи! Мне надо бежать из Севильи, избавиться от её чар… Возможно, всё, что я чувствую, лишь нарушение психики, которое объясняется моим положением… Безусловно, это так…»
Решение вернуться в Берлин успокоило Берту. Чтобы проверить себя, она послала дону Эмилио коротенькую записочку с просьбой прийти.
— Я была в плохом настроении и отвратительно вела себя с бедным Зефи и с вами, милый мой друг. Вы не сердитесь?
— Только огорчаюсь, что надоел вам своими древностями, — отвечал доктор. — Такой молодой очаровательной женщине надо ощущать пульс современной жизни, а не прислушиваться к шорохам прошлого… Хотите, я покажу вам другую Севилью? Весёлую, шумную и не совсем обычную.
— Я уже сейчас умираю от любопытства! Куда же мы направимся?
— На правый берег Гвадалквивира, в предместье Триану.
— В Триану? — Нунке, присутствовавший при этом разговоре, высоко поднял брови. — А я было собрался присоединиться к вашей компании!
— Вы с этого берега видите лишь трубы её фабрик и заводов. А я покажу вам совсем другое: своеобразное государство в государстве, владения гитанос. Даже нас, местных жителей, которые так любят яркие наряды и украшения, все там поражает богатством красок, цветов и оттенков, до боли в глазах пёстрых, иногда неправдоподобных и всегда манящих. О туристах я уже не говорю…
— Гитанос? То есть цыган? Ведь они же кочевники? — удивился Нунке. — Я не представляю их без кибиток.
— В южной Испании, и особенно в Севилье, есть оседлые цыгане. Их старались приучить к работе на фабриках и заводах и потому разрешили поселиться в Триане, но с работой ничего не вышло. Они держатся в стороне, потому и сберегли свою самобытность во всей её первозданности. Многочисленные цыганские семьи фактически составляют один большой род, где так перепутались родственные отношения, что только самые старые из них помнят, кто кому приходится троюродным братом или четвероюродной сестрой. Что же касается ещё более дальних родственных связей, таких, как сват, пятиюродная тётя или дядя, то тут сам черт ногу сломит, если попробует точно восстановить, кто кому кем доводится… Своеобразный, совершенно своеобразный мир!