— Ах, Торнефельд! Он ездит во главе патруля!
А потом пошло:
— Если вы говорите о фенрихе Торнефельде из Вестготского полка, то на переправе при Ересне он так храбро и умело действовал в виду врага, что после боя полковник лично благодарил его и пожимал ему руку перед всеми офицерами!
— Ему оказана большая честь за то, что он поднес Его Величеству Библию короля Густава-Адольфа!
— Как же не знать Торнефельда! При Батурине он с горстью гусар отбил у противника четыре пушки и взял повозки с припасами!
— Король произвел его из фенрихов прямо в капитаны!
Мария-Агнета выслушивала все эти новости с гордостью и одновременно с растущей тревогой за мужа. Она, правда, надеялась, что после стольких побед и подвигов шведского оружия вскоре должен наступить мир. Потом пришло известие о победном сражении при Голыве и о том, что Карл Двенадцатый произвел Христиана Торнефельда в полковники Смоландских драгун, обняв и поцеловав его на глазах всей армии. После этого она твердо уверилась в том, что война кончается и что московиты не осмелятся еще раз скрестить оружие со шведской армией, а раз так, то ее милый Христиан скоро вернется домой в блеске воинской славы.
А потом настало время, когда курьеры уже мало что могли порассказать. Шведская армия прочно застряла перед палисадами крепости Полтава.
Однажды ночью, в конце июня, Безымянному удалось издали повидать Марию-Агнету. Он в очередной раз поговорил со своим ребенком и уже совсем было собирался бесшумно ускользнуть из сада, как вдруг услышал шаги. Наверху отворилось окно, и Мария-Агнета выглянула наружу.
Безымянный недвижно стоял за деревом. Он боялся дышать, его сердце бешено билось, едва не разрывая ему грудь. Ему казалось, что она видит его, но она смотрела на облака, летящие по ночному небу. Лунный свет мерцал на ее волосах и обливал ее плечи. Она глубоко и взволнованно дышала. В саду стояла мертвая тишина, и лишь стрекозы стрекотали крылышками да какая-то ночная птица носилась между деревьями.
Но вот окно затворилось, и небесное видение исчезло. Еще с минуту Безымянный стоял, словно скованный властью колдовских чар, а потом бросился бежать не оглядываясь.
Он убегал от собственных безумных мыслей, но они не давали ему покоя ни этой ночью, ни все следующие дни, когда он катал свою тачку к известковым печам и обратно к карьеру. Как близко была она от него! Ее образ не покидал его ни на миг.
Разве не прожили они в любви и согласии целых семь лет? Их любовь была так велика, что она никогда не сможет простить ему, что он покинул ее — покинул, чтобы ее же и защитить. Да, он лгал ей, он обманывал ее все эти семь лет. Но если теперь он признается ей во всем — неужели, несмотря на ужасное потрясение и горечь, она не найдет для него слов утешения? Но если она увидит знак отверженных у него на лбу — не проклянет ли она его в ужасе, не бросится ли прочь как от прокаженного? Что тогда останется ему?