– Так вы все-таки не хотите сделать попытку к сближению? Подумайте хорошенько, Георг! Дело ведь идет о счастье всей жизни. На вашем месте я взглянул бы на неожиданную возможность встречи здесь, где родилась ваша любовь, как на перст судьбы, и еще раз попытался бы получить желанный ответ. Ваше положение и будущность, которой вы вправе ожидать, дают вам полную возможность предложить свою руку даже очень богатой наследнице. Когда вы в первый раз высказали баронессе Гардер свою любовь, вы могли предложить ей гораздо меньше.
– Но тогда я был любим! – с невыразимой горечью воскликнул Георг, – или по крайней мере верил, что Габриэль любит меня. Теперь между нами стоит стеной час разлуки, разрушивший мою чудную мечту; Габриэль нисколько не расположена вернуть ее мне – я слишком часто видел это по тому, как она стремится избегать меня. Уже одна мысль, что я могу снова искать сближения, пугает ее. О, она может быть спокойна: добровольно я к ней никогда не подойду!
– Между тем именно этот ее страх и должен был ободрить вас, – прервал Бруннов: – Мы ведь спокойно и холодно проходим только мимо тех, к кому равнодушны. Неужели вы не решитесь узнать наверное, в самом ли деле Габриэль…
– Никогда! – страстно воскликнул Георг. – Подойти к ней, чтобы еще раз услышать из ее уст, что ее любовь навсегда отдана другому, что его одного она может любить, даже когда он в могиле! Один раз я уже вынес это – с меня довольно! Не будем больше, доктор, вы сами видите, что я не могу хладнокровно говорить на эту тему. Ради Бога, избавьте!
Бруннов замолчал, но разговор и без того должен был прекратиться, потому что вернулся Макс и завладел своим другом. Доктор скоро оставил товарищей вдвоем и ушел к себе в кабинет. Походив с четверть часа по комнате в глубокой задумчивости, он взял шляпу и вышел из дома…
Вилла баронессы Гардер была несравненно богаче маленькой дачи, где мать и дочь жили когда-то. Старая баронесса считала необходимым жить в соответствующей их теперешнему положению обстановке, которой ей прежде так не хватало, а Габриэль во всем, что касалось внешней жизни, уступала желаниям матери. Баронесса привезла с собой слуг, лошадей, экипажи. Сегодня она выехала в город, и Габриэль была дома одна. Она стояла на террасе, выходившей на озеро. Нежная, распускающаяся, подобно цветку, красота молоденькой девушки за эти четыре года достигла полного расцвета. Это было все то же свежее, очаровательное личико, но очарование его носило совершенно иной характер. Напрасно было бы искать в нем следы прежней шаловливости и ключом бьющего веселья – они исчезли вместе с беззаботностью счастливого детского настроения, искрившегося когда-то радостным смехом в ясных карих глазах; зато прекрасное лицо приобрело одухотворенное выражение. Было ли оно следствием легкой горькой складки около губ, которую даже смех не мог согнать с лица, или тени грусти, таившейся в глубине глаз, но это выражение никогда не исчезало, придавая всему облику молодой девушки какую-то особую прелесть, без малейшего оттенка счастья. Погруженная в мечты или скорее в воспоминания, Габриэль смотрела на расстилавшийся перед ней ландшафт и обернулась с неудовольствием при появлении лакея, подавшего ей карточку. Девушка равнодушно взяла ее, но едва прочла стоящее на ней имя, как рука ее задрожала и лицо покрылось бледностью.