Я еще раньше заметил эту шалаву – спутника у нее не было, зато самоуверенности хватало, чтобы не топтаться в одиночестве, и вокруг нее прямо-таки хоровод вился. Она с потрясающей непринужденностью висла то на одном, то на другом, прижималась всем телом, и ее руки змеями ползали по спине партнера. Разноцветные полосы света скользили по ее лицу; она притягивала к себе все взгляды своими умопомрачительными округлостями, широкими плечами, вызывающе малым количеством одежды. И вот, виляя бедрами под дуэт трубы и саксофона, она вдруг – кто бы мог подумать! – направилась прямо к Раймону и пригласила его на танец. Он сперва подскочил, как будто его током ударило, и чуть было не обратился в бегство. Она удержала его за руку, да так властно. Он еще поупирался, потом скрепя сердце подчинился. Это надо было видеть: мой недомерок выкатывается на площадку и выделывает кренделя вокруг красавицы – ну прямо как планета вокруг Солнца. Надо думать, ночная публика всякого насмотрелась, раз не выпала в осадок при виде этой невероятной парочки! Тянулись минуты, Раймон корчился, как припадочный, а партнерша бросала на него недвусмысленные взгляды. У него глаза на лоб лезли, он не понимал, что происходит. Около шести, перед закрытием, диск-жокей выдал подряд несколько слоуфоксов, и, когда простуженный голос Барри Уайта захрипел Only want to be with you, девица прижала Раймона к груди, умостив между двух полушарий, которые были больше его головы. Будто танцевала с плюшевым медвежонком. А вскоре после этого она уволокла моего спутника, увела за ручку, как старшая сестра маленького братишку. Вот так и заварилась эта каша.
Идиллия продлилась неделю; о своих обязанностях мой слуга начисто забыл. Его пассию звали Мариной; он был ее капризом: ей взбрела фантазия попробовать карлика, переспать с человеком-фаллосом. Захотела игрушку и получила. Она клялась ему, что у нее никогда не было такого любовника, – тут она не врала. Раймон же из этого заключил, что нравится ей, – но он ошибался.
Девица им просто попользовалась, а он, простак, раскатал губы. Как те бедняки, что, сорвав куш в лотерею, теряют рассудок, мой приапчик совсем разума лишился от Марины. И неудивительно: женщина давным-давно была для него чем-то вроде далекого Китая, о котором он мог только мечтать. Оттого что одна из них, да еще какая, положила на него глаз, он весь завибрировал, а оттого что она сама выбрала его в дансинге и чуть ли не силком утащила, просто спятил. Раймон кинулся очертя голову в пламя, имя которому – женщина, и разговенье после долгого поста ударило ему в голову. Наконец-то он сравнялся со своим хозяином в том, в чем тот всегда мог дать ему сто очков вперед. Буйство плоти подействовало на него, как солнечный свет на долго пробывшего в шахте человека. Он ослеп, ошалел и совсем потерял волю. Дома появлялся ненадолго, только переодеться и помыться, успевал купить кое-что, состряпать на скорую руку, позвонить Стейнеру и наврать ему с три короба. Меня он умолял помочь выбрать костюм, причесаться, пригладить жесткий, как щетка трубочиста, ежик волос. Уходя, спрашивал, не пахнет ли у него изо рта, задаривал меня подарками. Изредка откровенничал со мной, живописал, облизываясь, как не пробовавший женщины мальчишка, прелести своей любовницы, рассказывал, что она выделывает в постели. В такие минуты лицо его расплывалось от похоти, и мне приходили на ум жабы, которые раздуваются вдвое, когда поют брачную песню.