– Простите за вторжение, мы, наверно, вас побеспокоили.
– Скажу, не хвастая, вам повезло, что вы набрели на мой дом. У нас здесь маленькая Сибирь, самые холодные места во Франции, морозы бывают до минус сорока. И ни одного жилья на много километров вокруг. Иногда снег на несколько дней отрезает нас от всего мира, и даже почтальон не высовывает носа на улицу. Прогноз обещает, что в ближайшие двое суток снегопад усилится. Телефон не работает – оборваны провода, чудо, что еще есть свет, электричество может отключиться в любой момент. Но как вы ухитрились заехать сюда?
Элен в двух словах рассказала ему о случившейся с нами неприятности, поблагодарила за любезный прием и похвалила дом.
Лицо г-на Стейнера отличала некоторая вялость черт, свойственная стареющим красавцам. Вокруг него витал ненавязчивый аромат; я мог бы поклясться, что он и косметикой пользуется, – стоило только взглянуть на неестественно смуглый тон кожи, который ему шел. Холеные руки, елейный голос, ухоженная шевелюра – в общем, нечто среднее между прелатом и флибустьером. Около часа мы беседовали о том о сем, после чего он пригласил нас отужинать с ним. Разумеется, Раймон уже приготовил для нас спальню. Все это было несколько неожиданно, но возразить у нас не хватило духу. В соседней комнате, побольше, попросторнее, был накрыт стол – фарфоровая посуда, хрусталь. На сервировочном столике стояли поднос с сырами и корзина с фруктами. Мы и представить себе не могли, что нас ждет такое угощение, и я возблагодарил судьбу за встречу со столь цивилизованными людьми. Во всем мне виделись только добрые предзнаменования. Раймон, повар, он же дворецкий, суетился вокруг стола, священнодействовал. Он подал нам суп с зеленым горошком, затем пулярку, исключительно нежную и сочную, и к ней сырную запеканку, приготовленную по местному рецепту, которая таяла во рту. Это был настоящий пир, и я, гордый своими недавно приобретенными гастрономическими познаниями, воздал ему должное. Вино было подано местное, с ароматом лесного ореха, а венцом ужина стало шоколадное суфле – я трижды взял себе добавки. Элен дивилась обилию и разнообразию блюд и сделала комплимент повару.
– Действительно, в вашу честь Раймон сегодня превзошел себя. Вот еще в чем вам повезло: узнав, что надвигается метель, он с утра съездил в город и привез большой запас сыров, овощей и прочей снеди. Здесь у нас, на высоте 1200 метров, зимой рынка поблизости нет. Так что если бы не его самоотверженность, вам не пришлось бы так хорошо поесть.
Раймон и его хозяин составляли странный дуэт; трудно было ожидать встретить такую пару в этом уголке Франции. Насколько первый был породист, настолько второй мужиковат. Пучеглазый, с постоянно мокрыми губами, слуга почти завораживал своим откровенным, бросающимся в глаза уродством. Казалось, его лепила из глины рука смертельно усталого творца, задремавшего за работой. Природа подчас более изобретательна в своих промахах, чем в удачах; жизнь так и искрилась в этом сбитом сикось-накось создании, внушавшем одновременно отвращение и любопытство. Кривая ухмылка на его лице, казалось, была запечатлена от рождения. Он обращался к своему хозяину на «вы» – а тот ему «тыкал», – поддакивал каждому его слову, хихикал над его шутками, показывая мелкие, желтые, неровные зубы. Жером Стейнер позволял ему вмешиваться в разговор до известного предела, сочтя же, что со слуги довольно, приказывал замолчать, и тот повиновался, но ненадолго. Очевидно, так между ними повелось с давних пор. Раймон был и восторженной публикой, и семьей в одном лице, но г-ну Стейнеру было явно неловко оттого, что порядки, которые он терпел в уединении без свидетелей, видят посторонние. При своем маленьком росте слуга обладал недюжинной силой, он уносил в кухню огромные стопки тарелок и блюд, ни разу ничего не уронив, да еще под мышкой ухитрялся зажать пустую бутылку. Мне было не по себе, когда он сновал вокруг нас, согнувшись чуть ли не пополам, как лакей из комедии, и я злился, не понимая, что же это за человек.