Кругом не было ни души. Какое-то время я стоял под стеной, глядя на окна дома. Сквозь ставни второго этажа пробивался свет, но музыки я не услышал. Вдруг со стороны дворца до меня донесся звук шагов. Я инстинктивно свернул за угол и стал ждать. Шаги приближались, уверенные, четкие. Если это преследование, то человек, который шел за мной, даже не старался остаться незамеченным. Мрачный колокол кампанилы у меня за спиной пробил десять раз, и через несколько секунд его звон подхватили колокола других церквей. Шаги смолкли перед дверью в стене, окружавшей сад и дом. Я выглянул из-за угла и увидел мужскую фигуру. Как и я, он сперва поднял глаза на дом, затем подошел к двери и взялся за ручку. Наверное, жена ректора так же нуждалась в утешении, как ее предшественница двадцать лет назад.
Прежде чем открыть дверь, мужчина помедлил, и свет уличного фонаря упал на его лицо. Он вошел в дом и закрыл за собой дверь. Я стоял неподвижно, внезапно лишившись способности мыслить, чувствовать… Нет, этот мужчина не был незнакомцем. Это был мой брат Альдо.
Я проскользнул мимо группы студентов, которые, о чем-то болтая, задержались у дома номер 2 по виа Сан Микеле – среди них были брат и сестра Паскуале, – и сразу поднялся в свою комнату. Я сел на кровать и бессмысленно уставился на противоположную стену. Конечно же это мираж, игра света. Подсознательная ассоциация с нашим домом. Альдо подстрелили, он сгорел в сорок третьем. Моя мать получила телеграмму. Я помнил, как она уставилась на конверт – наверняка там были плохие новости, – потом прошла на кухню, позвала Марту, и они довольно долго оставались там за закрытой дверью.
У детей есть чутье на дурные вести. Я сидел на лестнице и ждал. Наконец мать вышла из кухни. Она не плакала; на ее лице застыло выражение, какое обычно бывает у взрослых, когда их что-то глубоко взволновало или потрясло.
"Альдо умер, – сказала она, – убит во время вылета. Его сбили союзники". И она поднялась в свою комнату. Я прокрался на кухню, где, уронив руки на колени, сидела Марта. В отличие от моей матери, она онемела от горя, и по щекам у нее текли слезы. Она протянула ко мне руки. Я тут же расплакался и подбежал к ней.
– Мой малыш, Беато, – сказала она. – Мой ягненок, мой Беато. Ты его так любил, ты любил своего брата!
– Это не правда, – повторял я, задыхаясь от рыданий. – Это не правда.
Они не могут убить Альдо. Никто не может убить Альдо.
– Нет, это правда, – сказала Марта, крепко прижимая меня к себе. – Он ушел так, как хотел уйти. Он должен был взлететь и упасть. Альдо, твой Альдо.