– Кто из вас будет принимать участие в фестивале?
– Мы все вызвались, – ответил юноша с густой копной волос и с бакенбардами, которого мои приятели Паскуале непременно окрестили бы "искусственником". – Но последнее слово за председателем. Если не соответствуешь стандарту, нечего и рассчитывать.
– Какому стандарту? – спросил я.
Студент с шевелюрой взглянул на своих приятелей. Они заулыбались.
– Очень жесткому. Надо иметь соответствующую физическую подготовку и уметь фехтовать. Почему? Понятия не имею. Таковы новые правила.
Здесь вмешалась Карла Распа:
– Прошлогодний фестиваль, которым руководил сам ректор, был просто великолепен. Разыгрывалось посещение Руффано папой Клементом, и профессор Бутали исполнял роль папы. Парадная дверь была открыта, и студенты в костюмах папской гвардии внесли ректора во двор, где его встретили герцог и герцогиня. Герцогиней была синьора Бутали, а герцогом – профессор Риццио, декан педагогического факультета. Костюмы были восхитительны.
При звуке поворачиваемого в замке ключа мы все устремились к тронному залу. Двустворчатые двери широко распахнулись. Стоявший у входа студент – я решил, что это студент, – проверял пропуска. Должно быть, он выдержал испытание по физической подготовке. Он был сухощав, с резкими чертами лица и напоминал мне одного профессионального футболиста из Турина. Возможно, если бы мы повели себя как-то не так, председатель художественного совета привлек бы его в качестве вышибалы.
Через тронный зал мы направились в комнату херувимов, откуда доносились приглушенные голоса. Атмосфера стала еще больше походить на атмосферу папской аудиенции. У входа в комнату херувимов стоял еще один досмотрщик. Он отобрал у нас пропуска. Я почувствовал себя несколько обделенным – пропуска, как и знаки различия, придают некий статус. Затем я с удивлением увидел, что электрический свет в комнате херувимов выключен. Комната освещалась факелами, которые отбрасывали чудовищные тени на потолок и шафрановые стены, придавая всему мрачную, жуткую таинственность, пробуждающую образы средневековья и в то же время странно волнующую. В бесценном камине, во времена моего отца священном и неприкосновенном, пылали огромные поленья. Извивающиеся языки пламени словно магнит притягивали взгляд.
Отбрасывая тени на потолок, факелы и пламя камина почти не освещали наших соседей, отчего было невозможно отличить гостей от хозяев. Все выглядели молодыми, почти все были мужчины. Казалось, что несколько молодых женщин присутствуют здесь из милости.
Огромная комната постепенно заполнялась людьми, но толпы не было, и когда мои глаза привыкли к свету факелов, я увидел, что мы и те из собравшихся, кого, видимо, допустили сюда впервые, в нерешительности собрались группами, в то время как остальные ходят свободно и уверенно, пересекают просторную комнату и изредка поглядывают на нас с вялым и слегка презрительным любопытством завсегдатаев этих покоев.