– Простите, синьора, но мне кажется, это не совсем тот случай.
И Волжин отключился. Некоторое время он сидел, пытаясь собраться с мыслями и тупо глядя в серое стекло, а потом под аккомпанемент звонка на экране появилось лицо жены.
Жена интересовалась, как принимать Джонсона, кого звать еще, пускать ли журналистов, жаловалась на нехватку времени и спрашивала, но боится ли он, то есть Волжин, за Галку, не слишком ли она увлекается этим сомнительным героем.
Волжин отвечал невпопад и иод конец уже традиционно извинился и пообещал перезвонить сам.
Следующим был Брайт.
– Старик! – заговорил он. – Слушай, что я тебе расскажу. Ты обалдеешь. Ты, наверно, думаешь, что подтвердилась шутка Корвадеса и под Тоннелем ничего не оказалось. Так вот: там было не двести пятьдесят мегатонн, а п я т ь с о т. Ты представляешь, каков мерзавец, этот Дэммок!
– Сколько? – равнодушно переспросил Волжин.
– Пятьсот.
– Изрядно.
– «Изрядно»! – обиделся Брайт. – Да это черт знает что!
– Слушай, Джонни, – сказал Волжин, – вы все так часто звоните и все говорите на разных языках. Я уже ничерта не соображаю. Я тебе сам позвоню. Попозже. Хорошо?
Брайт исчез, а вместо него как-то странно (вроде бы и звонка даже не было) возник на экране Джексон.
– Игорек, – сказал он («Какой я ему, к черту, Игорек?», – подумал Волжин), – хочешь я подарю тебе девять миллиардов долларов? У меня тут в номере случайно обнаружились лишние девять миллиардов. Тебе не нужны?
Джонсон говорил по-английски, и это было очень странно.
– Ты что, Боб? – спросил Волжин. – Ты пьяный, что ж?
На это Джонсон разразился потоком трудно переводимой испанской брани, и в этой словесной помойке отчетливо была различимы только тря имени: Иисуса Христа, девы Марии и Эльзы Гудинес. Потом Джонсон внезапно иссяк и продекламировал по-русски:
На наших мускулах кровь и пот,
На наших зубах – песок.
Еще один последний бросок,
Еще один поворот.
На наших мускулах пот и кровь,
Зато результат высок!
А финиш будет, как выстрел в висов,
Но все повторится вновь.
Это были стихи Джеймса Тайлера в его, волжинском переводе, и он никогда не думал, что они могут так звучать, как звучали сейчас в устах пьяного спринтера.
– Знаешь, Игорь, что я хотел сказать им всем сегодня вечером, когда они сядут у экранов своих стереоящиков и будут пялить на меня глаза?
Джонсон поправил на шее воображаемый галстук, прокашлялся и вдруг закричал, как на митинге:
– Я! Последний спринтер уходящего мира! Призываю всех, кто еще не окончательно погряз в мелких заботах о своем здоровье и благополучии: спасите спорт! Спорт умирает, но он безумно хочет жить. Спасите его. Начните все с начала. Еще не поздно. Каждому из вас, кто захочет стать настоящим профессионализм спортсменом, я, Роберт Джонсон, буду платить деньги, хорошие деньги, и уж я научу вас, как надо отдавать спорту всего себя, всего без остатка. Спорт не признает компромиссов. В спорте надо раствориться. И тогда он щедро вознаградит тебя за твою преданность. Я, Роберт Джонсон, призываю всех создавать новые настоящие спортивные клубы! Я, Роберт Джонсон, буду финансировать эти клубы! И это будет прекрасно. Но все зависит от вас. Судьба спорта в ваших руках, люди планеты! Спасите спорт! Ради красоты, ради силы, ради отчаянного духа борьбы, ради счастья – величайшего на свете счастья преодоления предела – спасете спорт! К этому призываю вас я, последний спринтер уходящего мира.