– Она приходит в себя, – прошептал он.
Диана как раз хотела открыть глаза, но вдруг поняла, в каком выгодном положении она находится, и вместо этого тесно сомкнула веки и застонала громче, точно так, как делал до этого Лоуренс.
– Моя дорогая, моя дорогая! – воскликнул Эверард. – Простишь ли ты меня когда-нибудь? Я ведь не хотел – ну зачем ты пыталась остановить меня? Милая, милая моя! Что я сделал с тобой! Умоляю тебя, не умирай!
Диана повернула лицо к его плечу, и хотя ее голова ужасно болела, она была счастлива лежать вот так, прижатая к нему, в его объятиях. Для усиления эффекта она каждую минуту издавала стоны, но лишь до того момента, пока он спросил ее, не позвать ли врача.
Тут она поняла, что будет мудрее положить конец ее восхитительному плену, и поднесла слабую руку ко лбу.
– Врача? – переспросила она. – Нет, нет. Я уверена, что очень скоро мне будет уже гораздо лучше.
Ее слабые протесты, однако, были проигнорированы, и она была уложена в постель, ее напоили крепким чаем, и гостиничный слуга был послан за доктором. Тот прибыл через час и установил слабое сотрясение мозга, добавив, что, к счастью, удар по голове оказался не слишком сильным. Это заключение принесло Эверарду одновременно как чувство облегчения, так и укол его гордости, особенно когда он увидел насмешливую улыбку на лице Лоуренса в ответ на комментарии доктора относительно силы удара.
Затем Диану оставили в постели на весь вечер, снабдив порцией настойки опия на случай, если боль в голове станет сильнее, и все пожелали ей спокойной ночи.
Она лежала, невидящим взглядом уставившись в белый потолок маленькой тесной комнатки, сложив руки поверх синего покрывала. Душа ее была в смятении.
Четыре дня, четыре дня, четыре дня, стучало у нее в голове.
Четыре дня, и весь этот вечер полностью потерян из-за сокрушительного удара правой Эверарда. Да уж, и впрямь сокрушительного!
Среди ночи она проснулась от страшного грохота в гостиной, которая была расположена прямо под ее комнатой. Она села в постели и свесила ноги с кровати, но быстрое движение принесло острую боль, пронзившую ее висок. Она прижала руку к глазам, и, к ее большому облегчению, приступ боли скоро прошел.
Она была одета в просторную ночную рубашку, которую хозяйка любезно одолжила ей. Скромность в одежде всегда была ей по душе, но не до такой же степени, подумала она, накидывая на рубашку с широкими рукавами свою тщательно скроенную облегающую мантилью. Но сейчас гораздо больше, чем собственный внешний вид, ее волновало то, что происходило в гостиной.