— Я — Хесус де ла рей Муньос. Отец Гракон попросил меня переводить, сам он английским не владеет. Моя семья очень обязана отцу Гракону, не стану упоминать, почему. Что касается дела, которое он желает обсудить, на уста мои ляжет печать. Вы согласны?
— Да. — Он пожал руку Муньосу, потом Гракону. Гракон что-то сказал по-испански и улыбнулся. У него оставалось только пять зубов, но улыбка вышла солнечной и радостной.
— Он спрашивает: хотите чашечку чая? Это зеленый чай. Очень прохладительный.
— Это было бы прелестно.
После обмена любезностями священник сказал:
— Мальчик не ваш сын.
— Нет.
— Его исповедь была странной. По сути дела, за все время, что я являюсь священнослужителем, более странной исповеди я не слышал.
— Меня это не удивляет.
— Он плакал, — продолжал отец Гракон, прихлебывая чай. — И плач этот шел из самого сердца, наводя ужас. Из тайников души его. Должен ли я задать вопрос, который родила в моем сердце эта исповедь?
— Нет, — бесстрастно ответил мужчина. — Нет. Он говорит правду.
Отец Гракон кивнул даже раньше, чем Муньос перевел, и его лицо посерьезнело. Он склонился вперед, зажал ладони между колен, и долго говорил. Муньос напряженно слушал, старательно сохраняя бесстрастное выражение лица. Когда священник замолчал, Муньос сказал:
— Он говорит, на свете случаются странные вещи. Сорок лет назад крестьянин из Эль-Граньонес принес ему ящерицу, которая кричала, как женщина. Он видел мужчину со стигмами — метками страстей Господа нашего, а в Страстную пятницу ладони и ступни этого человека кровоточили. Он говорит, это ужасная, темная вещь. Серьезная для вас с мальчиком. Особенно для мальчика. Это гложет его. Он говорит…
Гракон снова что-то коротко сказал.
— Он спрашивает, понимаете ли вы, что натворили в этом Новом Иерусалиме.
— Иерусалимовом Уделе, — поправил высокий мужчина. — Да. Понимаю.
Гракон опять что-то сказал.
— Он спрашивает, что вы намерены с этим делать?
Высокий мужчина очень медленно покачал головой.
— Не знаю.
Гракон сказал еще что-то.
— Он говорит, что будет молиться за вас.
Спустя неделю он, обливаясь потом, очнулся от кошмара и окликнул мальчика по имени.
— Я возвращаюсь, — сказал он.
Мальчик под загаром побледнел.
— Можешь поехать со мной? — спросил мужчина.
— Ты меня любишь?
— Да. Господи, да.
Мальчик начал всхлипывать, и высокий мужчина обнял его.
И все же сон к мужчине не шел. В тени таились лица, они, крутясь, вырастали над ним, словно заслоненные метелью, а когда ветер стукнул по крыше нависшей над ней веткой, высокий мужчина дернулся.
Иерусалимов Удел.
Он прикрыл глаза, положил на них ладони и все стало возвращаться. Он видел стеклянное пресс-папье — если встряхнуть такое, в нем поднимается крошечный снежный буран.