— Я не помешал, Петрович?
— Да ладно уж, после закончу… Что у тебя?
— Ничего особенного… Я посижу.
— Выкладывай, — сказал Скворцов, теряя терпение, хотя его-то терять и не надо, когда Емельянов почему-либо хочет потянуть.
Будто добившись, чего хотел, — рассердить Скворцова, — Емельянов сказал:
— Я насчет Будыкина. Но, повторяю, ничего особенного.
Ничего особенного, если не считать, что это ЧП: человек пропал. На войне, правда, подобных ЧП в избытке. Ну, и что будем делать?
— Предлагаю, Петрович, листовку выпустить… Насчет Будыкина.
— И что же ты хочешь написать в ней?
— Что это позорный случай и что уличенные в дезертирстве будут расстреливаться.
— Ты с ума спятил!
Емельянов пропустил скворцовскую грубость мимо ушей, покашлял в кулак, давая командиру отряда возможность подостыть и разговаривать нормально. Сдерживая себя, Скворцов сказал:
— Дезертиров надлежит расстреливать, это в принципе. А конкретно? Кем доказано, что Будыкин сбежал? Ты же говорил: нужны доказательства!
— Говорил. И сейчас говорю. Но исчезновение Будыкина нельзя оставить без последствий…
— Ты выражаешься весьма определенно: позорный случай. А если Будыкин погиб в бою?
— Тоже не доказано.
— Значит, не надо преждевременно делать выводы.
— Надо, Игорь Петрович. Надо потому, что вероятность дезертирства не исключается. Как ты выражаешься, в принципе. Пусть Будыкин и не сбежал, однако на этом примере следует предупредить всех.
— Логика… И как же ты это сделаешь? Не понимаю.
— Поймешь. Будыкина мы называть по имени не будем, дадим о его исчезновении намеком, а сам случай исчезновения осудим.
— Но тем самым мы невольно бросаем тень на человека, толком не зная, что случилось.
— В назидание другим. Это политика.
Ну вот, знакомо. В высокую политику ему не выбиться, строевому рубаке. Это политруки видят на версту вглубь. Покойный Витя Белянкин, например. Правда, не видит — видел. Или поныне здравствующий старший политрук Емельянов. Он помолчал, горбясь, и после этого показавшегося Емельянову затянувшимся молчания произнес по-командирски отрывисто:
— И все-таки листовку пока не выпускай. До уточнения обстоятельств.
Емельянов улыбнулся мягко:
— Упрямый ты. Повременим…
То, что Емельянов с видимой легкостью согласился с ним, — раздосадовало. Почему? Или уж очень раздражительным стал? Не пора ли призвать себя к порядку? Вон даже о Белянкине, о Викторе как-то нехорошо вспомнил, вроде с подковыркой. Не стыдно ли тебе, Скворцов?
Но были у него, черт возьми, и по-настоящему радостные минуты. Это когда были стычки, операции — и боевые успехи. Ну, возможно, и не по-настоящему радостные минуты, однако какие-то утешающие. И в успешных операциях отряд нес потери — убитыми и ранеными, а когда думаешь о них, то чему ж радоваться? Но думаешь также: не зря ведь пролита кровь. И это приносит некоторое успокоение, если только оно может быть. Выдался повод Скворцову порадоваться-успокоиться: ночью подрывники пустили под откос эшелон, второй на счету отряда. Взрывчатку заложили на мосту, так что и мост взлетел на воздух. Перед приходом состава сняли охрану моста, ушли благополучно, но в виду фольварка наткнулись на карателей, затеялся бой, из фольварка к карателям подоспело подкрепление. Подрывники еле-еле оторвались от преследования, да оторвались ли? Не притащили ль на партизанскую базу хвост?