Скворцов слушал Волощака с напряженным вниманием, наклонив голову. Сперва Иосиф Герасимович говорил об уже говоренном и персонально Скворцову и на совещании командиров отрядов, дислоцирующихся в районе, — о формировании из партизанских отрядов единого партизанского соединения, уточнив при том: Центр поддерживает эту идею. А потом — о новом, о будущей тактике соединения: не топтаться вокруг своих баз, а совершать длительные рейды по тылам противника, это идея Центра. Скворцов не кивал, не поддакивал, слушал напряженно-неподвижно. Так же он слушал Волощака, когда тот информировал его о новостях подполья, в том числе и о такой: погибла прекрасная дивчина, она была заслана в немецкую комендатуру, работала переводчицей, пользовалась полным доверием коменданта, крепко помогала подполью. Ее застрелили на городской окраине подростки. За то, что немецкая овчарка. Подростки совершили еще несколько террористических актов против оккупантов и их прислужников. Увы, не все эти теракты были точно нацелены… Откуда им было знать, сосункам, кто такая переводчица городской комендатуры, орудовали на свой страх и риск. Но от того не легче, удар нанесли подполью жестокий.
Скворцова разбудила головная боль. Уже несколько ночей он так вот просыпался: будто большую иглу втыкали в темя и принимались со скрежетом вращать ее, железную, железными ладонями, углубляясь в мозг. Боль от темени растекалась ко лбу, к вискам. Он даже постанывал в первые минуты. Привыкал к ней. Острая боль приглушалась, но тупая, как обручем, надолго стягивала череп. Хотелось сорвать этот обруч и вместо него перетянуть голову холодным мокрым полотенцем. Постепенно боль совсем глохла, лишь гудело в висках, но сна больше не было. Он закуривал, не вставая с нар, растирал кончиком пальцев виски и зачем-то грудь. Днем голова никогда не болела. Только ночами. Да и то недавно началось. С чего бы? Не следствие ли того усердия, с каким пытался разбить себе башку, чтобы не попасть живым в плен? В июне, на заставе? Не спалось, и Скворцов лежал, прислушивался, как сопит во сне Василек, — иногда мальчишка и всхрапывал, тяжело, по-мужски, — вспоминал вчерашние деяния, планировал сегодняшние или накидывал полушубок, отправлялся проверить посты. В эту ночь, перемаявшись головой, покурив, Скворцов поднялся, поправил на мальчишке одеяло — разметался во сне, а тепло-то из землянки повыдувало, — и замер, полусогнутый: ухо уловило далекий, еле слышный выстрел, затем несколько очередей. Единым прыжком он выскочил наверх. В предутренней промозглой темноте, за лесом, стреляли из винтовок и автоматов, взрывались гранаты, вверх шли осветительные ракеты. Там — наше боевое охранение, что-то стряслось, каратели подошли? Потом стрельба заварилась и с противоположной стороны и тоже там, где были посты. Стрельба как бы брала лагерь в тиски, зажимала, эхо справа и эхо слева сталкивались, в дождливом небе расплывались капли ракет.