На крыльце ходил часовой, перебирал ногами скрипучие половицы.
Неплотно прикрытая дверь вздрагивала и поскрипывала от орудийной стрельбы, мелко дребезжали стекла в разбитых рамах, протяжный гул канонады передавался по земле. Ночь дышала тревожным предчувствием больших событий.
Подполковник Табола набивал трубку, он делал это молча, сосредоточенно, так же молча прикурил, встал из-за стола и принялся ходить взад-вперёд по комнате; пренебрежительная усмешка, с какою он разговаривал даже с командующим фронтом — Грива запомнил это, — вспыхнула на лице подполковника и уже не сходила с уст до самого конца разговора.
Грива сидел за столом. Он был возбуждён, дышал тяжело и часто, маленькие, утонувшие в пухлых щеках глаза его тревожно поблёскивали на бледном, потном лице; когда он поднимал руку, пламя над гильзой отклонялось, дрожало и нечёткая крупная тень прыгала на стене. Он только что говорил о боевой обстановке, какая складывалась на передовой, и теперь с раздражением смотрел на молчаливо шагающего по комнате подполковника. Равнодушие артиллерийского командира казалось странным. Но, может быть, он вовсе не равнодушен, а, напротив, взволнован и оттого молчит? Может быть, ему не все ясно, потому что рассказано было неубедительно, — в спешке все может быть! — и надо повторить все сначала? Догадка показалась верной, и Грива принялся снова рассказывать обстановку, обстоятельно, со всеми нужными и ненужными подробностями, начав с того, что батальон понёс большие потери от бомбёжки, что многие траншеи хотя и восстановлены уже, но были разрушены, что немцы, черт им в душу, напрасно затеяли ночной бой и, конечно, поплатятся за эту оплошность; никто никогда в истории войн не начинал крупного сражения под вечер, Грива хорошо знал историю! — конечно, гитлеровцы поплатятся, но, пока это ещё будет, от батальона и, разумеется, от артиллеристов тоже останется одно воспоминание.
— Новую Горянку наши оставили, Герцовку оставили, Бутово оставили, из Королевского леса тоже отступили!…
После каждой паузы Грива выжидательно поднимал брови; Табола молчал.
— Полнейшая неразбериха! Никто толком ничего не знает, что происходит на передовой! Где наши, где немцы?… А бой, прислушайтесь к канонаде. — Майор при этом слегка наклонял голову и поднимал палец. — Прислушайтесь, бой уже переместился черт знает куда, уже, извините, за нашей спиной громыхает!
Табола молчал.
— И в такой напряжённый момент нас оголяют! Снимают приданную нам танковую роту и перебрасывают на левый фланг!
Табола молчал.
— Снимают и перебрасывают, а мы с чем остаёмся? Никакого подвижного прикрытия!…