— Устав забыл!
Замечание относилось не столько к солдатской неловкости — в другое время Табола не обратил бы на это внимания, — сколько к тому факту, что солдат был именно из батальона Гривы. «Командир — трус и подчинённые — размазни!» Табола никак не мог примириться с мыслью, что завтра ему придётся совместно, плечо в плечо, вести бой с таким пехотным командиром, как майор Грива. Но изменить уже ничего нельзя, звонить куда-либо — это было не в его характере, да и кто сейчас, перед боем, стал бы разбираться, можно ли майора Гриву оставлять «на батальоне» или нельзя, и доказать трудно: трусость — не подложный документ, который можно подержать в руках, труса, как и вора, нужно ловить с поличным и обязательно при свидетелях. Возникали и утешительные мысли: может быть, все не так, он просто мало знает майора и потому преувеличивает; но в эти утешения как-то не верилось, будто чувствовал он, что как раз завтра и предстояло ему «поймать» майора с «поличным» и быть свидетелем его ужасной и глупой смерти.
Табола раскурил трубку и прошёлся по комнате, успокаиваясь. Канонада не смолкала. Стены вздрагивали, и стекла дребезжали, казалось, ещё сильнее и звонче, с потолка осыпалась штукатурка. Снова мысли подполковника стала занимать четвёртая батарея, и он решил ещё раз сходить туда и посмотреть, как расчёты оборудовали свои огневые.
Вышел из избы. На крыльце часовой пререкался с двумя солдатами-пехотинцами.
— Эка проснулись! — говорил часовой. — Его давным-давно унесли. — Майор сказал, здесь ещё…
— Эка ваш майор!
— Куда унесли-то?
— Известно, в санроту, куда ещё. Ну довольно, довольно, хватит! — строго добавил часовой, заметив вышедшего подполковника.
Солдаты-пехотинцы отошли от крыльца и остановились, оглядывая зарево.
— Ну что, Бобенко, надо сходить, а то как докладать майору будем?
— А может?… Чего ходить?… Видел, как по селу бьёт… Табола быстрым шагом обогнал посторонившихся и козырнувших ему солдат.
Около полуночи Володин заметил странное оживление на гречишном поле. Похоже было, что там скопилось много людей и машин. Посланный туда для выяснения младший сержант Фролов вскоре вернулся и доложил, что это отступает какой-то пехотный батальон и несколько приданных ему батарей, что им приказано отойти за Соломки и что впереди уже никого наших нет. Гречишное поле было заминировано, оставлен только небольшой проход возле берёзового колка, в этот-то проход и пропускали теперь минёры отходивший батальон. Долго, почти до самого рассвета, гудели машины, долго тянулась редкая, то обрывавшаяся, то вновь смыкавшаяся цепочка усталых, утомлённых солдат; тёмными сгорбленными силуэтами двигались они по гребню, спускались в лог и снова появлялись, но уже на противоположной стороне и шли дальше, медленно растворяясь в темноте ночи. Володин хорошо видел их, пока солдаты шли по гребню. Он провожал их тоскливым взглядом, не испытывая ни злости, ни досады на этих понуро шагавших людей. С холодным равнодушием думал он о том, что нет теперь впереди ни укреплённой оборонительной линии, которая ещё вчера казалась несокрушимой, ни заслонов, ни прикрытий, нет ни одного нашего солдата, а есть враг, есть ничейная земля между двумя линиями окопов, и эта земля начинается сразу же за бруствером, стоит только протянуть руку.