Джейкей ожидал нас на небольшом аэродроме, он выглядел точно так, как его описывала Шэннон: среднего роста, коренастый, с гладкими, зачесанными назад каштановыми волосами и с мягкими карими глазами за очками в золотой оправе. На нем были хорошо выглаженные джинсы и синяя рубашка с закатанными рукавами: Но даже за рулем своего «Лендровера» он выглядел неуклюже, как человек, которому больше пристало бы сидеть за письменным столом. Трудно найти слова для описания Джейкея Бреннэна. Я догадывалась, что он человек, живущий в строгом соответствии с собственными правилами поведения, – я знаю людей такого типа: они готовы разлететься на куски, лишь бы не выходить за эти рамки. Бреннэн оказался более чем любезен – был по-настоящему гостеприимен и чрезвычайно почтителен с Шэннон. Не проявил ни малейшей фамильярности: пожал ей руку так же официально, как мне и Эдди, и как хороший хозяин рассказывал о достопримечательностях, мимо которых мы проезжали по пути на его ферму, стоявшую на берегу залива Лонг-Айленд.
При виде его ранчо я улыбнулась. Оно было больше похоже на ирландскую ферму, чем на американскую. Пара огороженных полей, тщательно возделанный участок под овощами, немного цветов и низкий белый дом, вцепившийся в участок земли в постоянном страхе перед готовыми снести его атлантическими штормовыми ветрами.
– Здесь нет ничего особенного, – извиняющимся тоном заметил Джейкей, – но это превосходное место, где можно укрыться от крысиной гонки.
– Убежище, – тихо заметила Шэннон, и они улыбнулись друг другу, вспомнив о том, как он когда-то предложил ей этот дом именно по этой причине.
Шэннон рассказывала мне о его давней жизни на ферме в Южной Каролине, и я подумала, что, может быть, он просто стремится к своим корням, поселившись на этой чистой, небольшой ферме, на которой не нужно работать, чтобы обеспечивать свое существование, как это было на ферме его юности.
Интерьер дома был очарователен, в нем было легко и уютно. Старые диваны были покрыты какими-то специфически мужскими пледами, горели лампы под зелеными абажурами, а у большого камина лежало несколько поленьев, более походивших на бревна. Можно было представить себе, как приятно посидеть вечером у огня. Он вырос в моих глазах, а когда рассказал нам, что купил дом целиком, с мебелью, у одного писателя, который не мог больше жить в затворничестве, я рассмеялась, вынужденная снова пересмотреть свое мнение о нем, вернувшись к нейтральной оценке. Было трудно понять человека, который как бы готов носить одежду другого и жить в его доме.