– С уборкой по ночам покончено.
– Сейчас я лягу и заплачу от радости. А почему?
– Это безнадежно.
– Я говорила тебе об этом еще неделю назад. Сам Гудини не смог бы добыть оттуда документы, снять с них копии, а потом вернуть бумаги на место, без того чтобы его не повязали.
– Ты виделась с Эбанксом?
– Да.
– Он получил деньги?
– Да, деньги были посланы в пятницу.
– Он готов?
– Говорит, что да.
– Ладно. Как насчет того спеца?
– У меня с ним встреча сегодня после обеда.
– Кто он?
– Бывший заключенный. Старый приятель Ломакса. Эдди говорил, что документы лучше него не делает никто.
– Дай-то Бог, если так. Сколько?
– Пять тысяч. Наличными, естественно. Новые удостоверения личности, паспорта, водительские удостоверения и визы.
– А времени на все это ему потребуется много?
– Не знаю. А когда тебе нужно?
Митч присел на край письменного стола. Глубоко вздохнув, он попытался сосредоточиться.
– Чем быстрее, тем лучше. Я думал, что у меня в запасе еще неделя, но теперь я не знаю. Просто скажи ему, что чем быстрее, тем лучше. Можешь ты сегодня вечером съездить в Нэшвилл?
– О да. С удовольствием. Ведь я целых два дня не была там!
– Купишь видеокамеру “Сони” с треногой, установишь в спальне. Купишь коробку кассет. И я прошу тебя на несколько дней остаться там, у телефона. Просмотри еще раз все бумаги, доработай свои заметки.
– То есть я должна буду остаться там?
– Да. А в чем дело?
– Я заработала себе ущемление двух позвонков на том диване.
– Твоя заслуга. Ты сама его выбирала.
– А что с паспортами?
– Как зовут спеца?
– Док какой-то там. У меня есть его номер.
– Дай его мне. Передашь ему, что позвоню через день. Сколько у тебя денег?
– Вопрос очень кстати. Начинала я с пятидесяти тысяч, так? Десять тысяч у меня ушло на авиабилеты, отели, багаж, аренду машин. И подобные траты продолжаются. Теперь тебе нужна еще и видеокамера. И фальшивые документы. Ты пускаешь деньги на ветер.
Митч направился к двери.
– Словом, еще пятьдесят тысяч тебе не помешают?
– Возьму.
Он подмигнул ей и закрыл за собою дверь, размышляя про себя, увидит ли он ее когда-нибудь еще раз.
Камера была размером восемь на восемь футов, с унитазом в углу и двумя койками, расположенными одна над другой. Верхняя уже в течение года пустовала. На нижней лежал Рэй. От ушей его тянулись проводки наушников. Рэй разговаривал, казалось, сам с собой на, каком-то весьма непонятном языке. На турецком. Смело можно было побиться об заклад, что на его этаже в это время он был единственным человеком, внимательно вслушивавшимся в тарабарщину, передаваемую из Стамбула.