– Я спустилась из-за любопытства, – призналась она. – И голода.
– Удовлетворила ли ты и то и другое?
– Голод – да. Теперь я пестую свое любопытство.
Люк откинулся назад и вытянул руку вдоль спинки софы, явно очарованный ее прямотой. На его губах появилась едва заметная улыбка. Джесси редко приходилось видеть, чтобы он улыбался так беззлобно. Смотреть на него было приятно. Черные волосы отражали пламя камина, в каждом из зрачков горел маленький золотой огонек.
– Продолжай, – сказал он. – Спроси меня о чем-нибудь. Я готов тебе ответить.
Люк сидел положив ногу на ногу, подбородок опущен в высокий воротник свитера. Интересно, у него такая же мягкая и нежная кожа, как на оленьих мокасинах, или она стала грубой и жесткой, как терка, ведь он уже пять часов не брился?
Внутри у нее словно что-то щелкнуло, и ей безумно захотелось задать ему этот вопрос, Вместо этого она рассмеялась над своей импульсивностью и сделала последний глоток шампанского. Было ясно, что больше ей пить нельзя. Теперь осталось только спросить Люка о том, почему он влюбился в Шелби, а не в нее.
Джесси стиснула в руках изящную хрустальную ножку бокала, и легкая боль несколько прояснила ее чувства. Эта боль была призраком, отзвуком той катастрофы, которую ей пришлось пережить много лет назад. Когда Люк был ее врагом. Она отрицала и подавляла свою печаль, она делала вид, что ничего не чувствует. Но теперь поток невыразимой нежности, приглушенный временем и волшебством вечера при свечах, захватил ее. Это было сладостное чувство – и острая тоска по всему, к чему она так стремилась и что потеряла. Люк когда-то был для нее путем к сияющему счастью, которое должно было сменить ее одинокое и убогое существование. Как это свойственно юным девушкам, она связывала с ним все свои надежды и мечты.
Джесси закрыла глаза, чувствуя внезапное головокружение. Это шампанское, повторяла она себе. Оно исказило ее чувства, заставляя их казаться более глубокими, чем они были на самом деле. Она просто пьяна, вот и все.
Но, как бы она ни старалась, остановить этот поток печальных воспоминаний или разжать настойчивую хватку тоски было невозможно. Неловкость жестов, когда она поставила бокал из-под шампанского на стол и спрятала руку в складках шелковой пижамы, выдавала ее. Само ее дыхание, сам ее взгляд, когда она подняла глаза на Люка, свидетельствовали о смятении…
Видит ли он в ее глазах тень воспоминаний? Думает ли он о том же? Звучал один из ноктюрнов Шопена. Несмотря на бешеное сердцебиение Джесси, мелодия словно плела волшебную паутину, меланхоличную и сладостную, постепенно приближаясь к ненавязчивому крещендо и разражаясь водопадом потрясающих по красоте гармоний. Джесси редко испытывала такую мучительную и одновременно сладкую боль. Каждый аккорд, каждая нота ножом вонзались в ее сердце.