Но что касается Уорнеков, то, если верить слухам, все это должно было измениться. На сегодня было назначено чтение последней воли и завещания Саймона Уорнека, и впервые за сто лет дела семейной империи могли быть переданы постороннему человеку – женщине, в которой не было ни капли крови Уорнеков, несмотря на то что она носила эту фамилию.
Все эти соображения занимали ум Люка Уорнека, когда он вдохнул затхлый воздух обитого красным деревом офиса Джилберта Стрэттона IV и уселся напротив своей приемной матери и Мэтта Сэндаски.
Приемная мать. У Люка перехватило дыхание, когда он посмотрел на Джесси. Смертельно бледная и неприветливая, она даже не потрудилась взглянуть на него, когда он вошел. Но это не удержало Люка от того, чтобы подметить каждую деталь ее облика. Без макияжа, с зачесанной в обычный пучок львиной гривой волос, она напоминала христианскую мученицу во время нашествия гуннов.
Черный костюм с узкой юбкой слишком сильно подчеркивал ее бледность, но, несмотря на это, ей удавалось выглядеть удивительно сексуальной. По крайней мере, для Люка. Он с трудом отвел взгляд от ее длинных изящных ног в шелковистых чулках. Эти ноги были слишком большим искушением. Сведенные вместе, они вызывали мысль о том, против чего на первый взгляд протестовали – о сексе.
Джесси было бы неприятно узнать, что ему в голову приходят исключительно мужские фантазии, страстные и эротичные. Ее строгая манера держаться только возбуждала его еще больше. Люку с трудом удавалось убедить себя в том, что эта ледяная особа и та озорная девчонка, с которой он дружил в детстве, – одно и то же лицо. Однако все эти мысли не мешали ему страстно желать того спора, который грозил разразиться через несколько минут. Возможно, это подстегивало его еще больше.
– «Я, Саймон Уорнек, находясь в здравом уме и твердой памяти, объявляю свое окончательное волеизъявление…»
Джил Стрэттон начал читать документ. Люк заставил себя переключить внимание на завещание поражаясь собственному бесстрастию. Слушая, как громко оглашают последнюю волю Саймона, он не чувствовал ничего, за исключением презрения к извращенным идеям этого человека. Но даже это ощущение сегодня было притуплено.
Возможно, полное равнодушие со стороны единственного сына было самой подходящей судьбой для покойного Саймона. Это лишало его власти. Много лет назад возмездие стало смыслом жизни для Люка, но сейчас он чувствовал себя удивительно опустошенным, как будто в последние несколько дней произошел какой-то загадочный катарсис. Что случилось с тем черным гневом, который он приберегал для собственного отца? Неужели мщение потеряло для него свою привлекательность? Или он просто перенес свою враждебность на Джесси?