— Расскажи мне, как работают со стеклом, — неожиданно попросил Джордан. Она снова напряглась, но он нетерпеливо добавил: — Не про Окно в Поднебесье. Мы договорились о нем не упоминать. Расскажи мне о твоей работе.
— Зачем? Вам это неинтересно.
— Тебе нравится этим заниматься?
— Конечно, что за глупости!
— И как ты себя при этом чувствуешь? Марианна поняла, что никогда над этим не задумывалась. Работа просто всегда была в ее жизни, была частью ее самой, — и это нельзя отделить, как нельзя отделить цвет от пластины стекла.
— Хорошо. Плохо. Иногда я злюсь.
— Почему?
— Вам не понять.
— Совершенно верно. Не понять, если ты мне не объяснишь.
Почему бы ей не ответить ему? Тема вполне невинная.
— Иногда возникает образ, а воплотить его невозможно: руки недостаточно умелые, или цвет неудачный, или стекло слишком толстое и не служит солнцу.
— Не служит солнцу?
— Ведь это солнечный свет, струящийся сквозь окно, оживляет стекло. Зачем бы мы создавали окна, если не для того, чтобы служить солнцу?
— Ты говоришь так, словно почитаешь бога солнца.
Она нахмурилась:
— Я не язычница.
— Я в этом не уверен. А что ты испытываешь, когда работа удается?
Как ей описать это, когда таких слов не существует?
— Такое ощущение… как будто внутри у меня что-то разбивается.
— Правда? Как неприятно.
— Ничуть. Пока ты работаешь, у тебя словно лихорадка, тебя охватывает жгучее нетерпение, хочется поскорее закончить, а потом наступает удивительное чувство умиротворения. — Она беспомощно встряхнула головой. — Я же говорила, что вы не поймете.
— Наоборот, ты описала состояние, с которым я хорошо знаком. — Он помолчал, а потом, искренне рассмеявшись, повторил: — Да, очень хорошо знаком.
Она озадаченно нахмурилась:
— Вы художник или мастер?
— Без ложной скромности могу сказать, что в определенной области я достиг высот настоящего искусства. Расскажи про свою первую работу.
— Это были цветы. — Она закрыла глаза, стараясь лучше их вспомнить. — Маленький витраж, очень простой, с желтыми нарциссами. Бабушка любила цветы.
— Тебя обучала твоя бабушка?
— Бабушка и мама.
Снова нахлынула боль. Мама…
— Расскажи мне про нарциссы, — быстро проговорил он. — Они служили солнцу?
Свет, струящийся сквозь ярко-желтые цветы и ложащийся узором на пол, выстланный тростником. Бабушка, гордо улыбающаяся ей…
— О да, — прошептала она. — Они были прекрасны. В тот день все казалось прекрасным. — У нарциссов были листья?
— Конечно. Мне исполнилось только четыре года, но я не забыла про листья. Бледно-зеленые… Цвет получился не такой удачный, как желтый, но не слишком плохой… Бабушке они понравились. Она любила всякие цветы. Я это уже говорила, да?