В темноте Меркурий Авдеевич не сразу различил соединённые с ночью тени жандармов. Они виднелись по стенам, и он не мог сосчитать их, потому что они перемещались то по трое, то парами, пока не столпились кучей на крыльце флигеля. Он слышал тонкий перезвон шпор, звяканье наконечников на аксельбантах, свистящее сопенье носов, — было тихо. Вдруг раздался голос Глаши:
— Ваше благородие, я неграмотна.
— Нужна тебе грамота! — одёрнул её ротмистр. — Ты скажи, как я велел, и все.
Её протолкнули вперёд, к двери, она постучала.
Ксения Афанасьевна сразу вышла в сени (как видно, она не спала) и спросила:
— Петя, это ты?
— Это я, — сказала Глаша.
— Что ты? — отозвалась Ксения Афанасьевна.
— Значит, это… Принесли нам, а это — вам. Приказали отнесть вам.
— Что?
— Ну, это…
Ротмистр должен был подсказать шёпотом:
— Телеграмма.
— Телеграмма, — выдавила Глаша плаксиво.
Никто не дышал, и Меркурию Авдеевичу почудилось, что растут звезды в небе и весь двор, с постройками, поднялся и пошёл беззвучно кверху. Потом внезапно, с страшным шумом, двор будто упал и пошёл под землю, и только тогда Меркурий Авдеевич сообразил, что в курятнике у соседей забил спросонья крыльями и заорал петух. «Не пропоёт петел трижды, как отречёшься от меня», — вспомнил Мешков и тут же услышал, как совсем другим, низким и отчаянным голосом Ксения Афанасьевна проговорила:
— Я только оденусь, — и бросилась из сеней в дом.
— Ну-ка, Пащенко! Налегли! — в ту же минуту и уже громко приказал ротмистр.
Двое жандармов, слегка присев и потом быстро распрямляясь, ударили плечами снизу вверх по двери и сорвали запор. Все сразу повалили через сени в комнаты и зачиркали спичками. Меркурию Авдеевичу видны были разновеликие тени фуражек и усатых профилей, качавшиеся на русской печке, — он стоял позади всех, у косяка, и не мог переступить через порог: ноги тупо тяготились словно удесятерённым весом.
— Где Пётр Рагозин? — спросил ротмистр.
— На работе, — отвечала Ксения Афанасьевна.
— Давно ушёл?
— С утра.
— Не сказал — когда ждать?
— Нет.
— Вы ему жена?
— Да.
Голос Ксении Афанасьевны снова переменился, — неприязнь и даже вызов расслышал в нём Меркурий Авдеевич. Не так надо бы разговаривать виноватому человеку — ведь к невиноватому не заявятся ночью с обыском. Невиноватый, конечно, взмолился бы: ваше благородие! — ошибка, навет, клевета! Вот Меркурий Авдеевич — ни в чём не повинен. Да ведь он завопить готов, на колени броситься рад бы! Помилосердствуйте! Ведь позор падёт на его голову. Ведь завтра по улице не пройти: у Мешкова в доме притон обнаружен, пристанище зла и нечестивцев. Мешков давал кров преступлению, приючал бунтовщиков. У Мешкова ночные обыски производятся, крамолу ищут. Да тут не то что на колени рухнешь, тут никаких денег не пожалеешь, только бы умилостивить судьбину.