– так он, очевидно, называл новую власть – англичан и вообще иностранцев не любит и ждет их всех «калабуш».
[33]Рудаки смотрел на слугу, и уже не казался он ему таким бандитом, как в гостинице.
– А ты знаешь, как в Египет попасть? – спросил он.
– Пошли, Болонья, – сказал «бой», – попадешь, иншалла,[34] – и протянул ему его фальшивый польский паспорт.
Аллах явил свою волю. Из принесенного с собой узла «бой» достал серую галабию и сказал, чтобы Рудаки надел ее поверх куртки, потом заставил покрыть голову клетчатым платком с черными шнурами. В платке было неудобно – шнуры все время сползали, но когда Рудаки посмотрел на себя в засиженном мухами зеркале вокзального туалета, то глянул на него оттуда небритый и злой араб-террорист, и довольный Рудаки ухмыльнулся и подмигнул своему отражению.
«Бой» устроил его в переполненном общем вагоне стоявшего возле маленького вокзала длинного пассажирского поезда. На этом вокзале Рудаки убедился, что находится он действительно в Омдурмане, – название было написано изящной арабской вязью над входом. И вскоре поезд тронулся.
Как и говорил его спаситель, скоро в вагоне начали собирать мзду для пограничников, и Рудаки, следуя инструкциям, протянул собиравшему деньги хаджи сто местных фунтов.
– Куда? – спросил хаджи.
– Кагера,[35] – ответил Рудаки и опять с благодарностью вспомнил Марко Морган-Милада и его слугу – обо всем они позаботились, даже деньги ему поменяли и объяснили, кому что давать и сколько.
Потом была граница, сначала одна, затем другая – египетская. Рудаки, сжавшись в углу, ждал разоблачения, но местные пограничники прошли вагон быстрым шагом, не глядя по сторонам, а египетские стражи вообще ни на кого не обращали внимания, так как ловили вместе со всеми пассажирами отвязавшегося козла, который с громким блеянием бегал по проходу, а потом препирались с хозяином козла, который не хотел платить за животное.
Потом поезд неспешно ехал в сторону Каира, и Рудаки смотрел в окно на тростниковые хижины на берегу Нила и думал, что сбылись все его видения: и озера, и тростниковые хижины, и тощие собаки.
– Нет такого слова «дзохатсу», – сказал Вонг, – по крайней мере, в японском нет, – и спросил: – А ты не знаешь хотя бы, это один иероглиф или два?
– Не знаю, – ответил тогда Рудаки, – откуда мне знать, я ж японского не знаю.
– Придумал, наверное, это слово писатель этот, как его? – предположил Вонг.
– Акутагава, – подсказал Рудаки, – Акутагава Рюноске.
Вспомнил сейчас В.К., что сидели они тогда у Рудаки на кафедре и пили водку в нарушение всех университетских инструкций, правда, надо заметить, что водку тогда по окончании учебного процесса пили на всех кафедрах и кафедра профессора Рудаки не была исключением.