«Обед». Изготовленная из подручного материала табличка почти полностью загораживала окошко билетной кассы.
— Серьезное дело, — хмыкнул Виктор, и собравшись с духом решительно постучал костяшками пальцев о картон.
— Ну, чаво? Чаво надо? — Проскрипел откуда-то из-за стены довольно противный старушечий голосок.
Рогов чуть наклонился, сдвинул в сторону табличку и пытаясь хоть что-то разглядеть внутри поскреб ногтем по мутному стеклу. С противоположной стороны на него возмущенно уставился чей-то глаз:
— Чаво безобразишь?
— Билет давай! — Рявкнул Виктор, что было сил.
Получилось довольно грозно, однако должного впечатления на обладательницу глаза и голоса не произвело.
— Не дам. Нюра в Сковородино уехавши, а я без ней на ентой аппарате, какие куды кнопки давить не знаю.
— Что же делать? — Растерялся Рогов.
— Завтра приходи.
Наконец, Виктор сообразил, с кем имеет дело. Бабка Агриппина являлась чуть ли не единственной достопримечательностью захолустной Тахтамыгды когда она родилась, не ведомо, но говорят, что свое столетие бабка справляла ещё перед полетом Гагарина.
Разумеется, в поселке её знали все. В соседней зоне — тоже.
На железнодорожной станции старуха числилась уборщицей, но на общественных началах вырастала иногда даже до поста начальника диспетчерской службы.
— Не могу я завтра, — пояснил Виктор.
— Чаво это? — полюбопытствовали из окошка.
— У меня поезд сегодня.
За стенкой послышалась какая-то возня, лязгнул дверной замок и из крохотного помещения кассы вышаркала бабка Агриппина.
— Эво-на! — с непонятным удивлением воскликнула она. — Никак, «откинулся», сердешный?
— Точно, — кивнул Рогов.
— Поди, намаялся за проволокой… — бабка вздохнула и подошла ближе.
— Да уж, насиделся.
— Ох, ироды, — покачала головой собеседница. — Не живется же вам по-людски-то! Давеча, вот, к арестантику одному мамаша евоная приезжала. Так вот, когда взад собиралась — и говорит мне: «Повидала я сыночка в последний раз. Ему ещё восемь годков отсиживать — поди, не дождусь…» И как в воду глядела, сердешная: часа не прошло, она прямо тута, на ентом вокзале и померла. Может, слыхал?
— Слышал, — кивнул Рогов и полез в кароман за «Примой». — Арефьева её была фамилия. Сам-то Серега Арефьев, когда о смерти матери узнал, в щитовой на триста восемьдесят вольт бросился… Убило его током! Так их вместе и схоронили, на кладбище тохтамыгденском.
Рогов закурил, и твердо решив во что бы то ни стало уехать отсюда ближайшим поездом, шагнул из зала ожидания на «перрон».
— Ты уж гляди, сердешный — боле не воруй! — Крикнула ему вслед бабка Агриппина.