— Как ты, конечно, знаешь, дорогая, когда мне было четыре года, мои родители уехали из России в Палестину. Папа был одержим идеей построения прекрасного Израиля, он был известный человек, окончил два факультета Сорбонны, был профессором юриспруденции, писал конституцию Израиля. Он был членом Совета мира ООН, призывал жить в любви с арабами и поднимать их культурный уровень. Он был романтик, тогда в Израиль ехали только романтики. Это теперь понаехало быдло, которое, услышав звон денег, сразу вспомнило о еврейской крови. Уже моя мама говорила: «Они сделали из Израиля Тишинский рынок». Какое счастье, что папа не дожил и не увидел этого. Я росла в русской среде в Израиле. Жизнь была непростая, папа писал книжки, но мы всегда были бедными. А потом все время стреляли. В Израиле несколько поколений людей выросли при стрельбе, я не могу считать этих людей нормальными. Представляешь, например, какой-нибудь богатый еврей празднует свадьбу единственного сына, сажает гостей и слуг в самолет, летит в пустыню, накрываются столы, и тут появляются арабы. Я только один раз посмотрела на невесту в окровавленном платье, и мне уже больше ничего не захотелось. Я не чувствую себя дома в Израиле и в Англии тоже. А Россия — вообще страна сумасшедших, которые все время изыскивают способ сделать жизнь похуже. Однажды в Израиле я возвращалась с подругой с вечеринки последним автобусом, остановка была около дома, но почему-то захотелось выйти на следующей, захотелось, и все, и мы поехали дальше. Я пришла домой, мама встретила меня наполовину седая. Когда автобус отъехал от остановки, арабы из кустов уложили всех, кто приехал, автоматной очередью. Мама знала, что я еду этим автобусом, она видела силуэты падающих людей из окна и собиралась идти искать мой труп. В Израиле все живут сегодняшним мигом, они знают, завтра может не быть.
— Где вы познакомились с Рональдом?
— Как где? Он же приехал нас завоевывать! — аж подпрыгивает Пнина. — Он же англичанин! Колонизатор!
— Пусть все колонизатор будут такие колонизатор, как англичане! — обижается Рональд. — Я окончил университет, я был лингвист, я хотел иметь работа с иностранными языками. Я стал обыкновенный офицер британской разведки.
— Он в меня влюбился, дорогая, но моя мама и слышать об этом не хотела, — далее следует английское выяснение отношений по поводу того, кто в кого первый влюбился, и, конечно, про маму. — Рональд был коммунист, но кого интересуют твои убеждения, если на тебе форма офицера британской разведки. Папа относился к этому демократично, но мама, она была главная, она все время хотела вывести Рональда на чистую воду. Но Рон тогда еще не говорил ни по-русски, ни по-еврейски, а мама не знала больше никаких языков. Потом Рон, конечно, ради мамы выучил и русский, и еврейский, но сначала они выясняли отношения на пальцах. Тут приезжает младший брат Рона, простой солдат, к нему у мамы было больше доверия, и она решила выяснить истинные убеждения Рональда. Она собрала все свое знание английского и спросила: «Рональд коммунист? Ноу?», что означало «Ну, признайся же мне, наконец, коммунист ли Рональд». А младший брат не знал, какой именно ответ может навредить нашему браку, и он, как истинный англичанин, ответил: «Рональд коммунист? Ноу?», что означало «Вы спрашиваете, коммунист ли Рональд? А разве нет? Впрочем, может быть, и нет. Но почему вы с вашей проницательностью спрашиваете меня?» Мама обиделась и махнула рукой. Чтобы жениться на мне, Рон сразу перешел из отдела разведки в отдел образования, они начали открывать в Израиле школы европейского типа. Но у него был огромный комплекс вины перед евреями, ведь англичане в них стреляли, и тогда он решил принять еврейство. Да, да, он совершил все необходимые ритуальные процедуры. Рон вообще не такой, как все, он святой человек. Мы поженились и сразу уехали в Лондон. Мои родители были такие заботливые, что они никогда не дали бы нам жить, будь они рядом. Сначала мне было невыносимо в Англии, меня как будто достали из сладкого компота и сунули головой в мороженое. Да, да. Постепенно я привыкла, но знаешь, за пятьдесят лет я не приобрела в Лондоне ни одной подруги. Они вообще не понимают слова «подруга», — грустно вздыхает Пнина.