Я объяснила Томми, что уже видела его по телевизору, ходила на улицу и видела последствия пожара. Как и ожидалось, он сразу помрачнел:
– Могла бы и меня разбудить. Из-за тебя пропустил самое интересное.
– Интересное? Человек умер, Томми.
– Да, да, ты права. Это ужасно, – стушевался он.
– И что понадобилось Женевьеве в такую рань? Женевьева – мой агент.
– Ну, она хотела первой рассказать тебе о пожаре. Да, и у нее есть для тебя работа. Она говорила загадками. Даже не сказала, кому нужен автор-«призрак». Хочет тебя удивить. Ты сможешь заехать к ней сегодня в три часа? Сейчас ее нет на работе, и до трех не будет. Так что перезвони ей и оставь сообщение только в том случае, если не сможешь. Или просто приезжай. Твоя мама нормально долетела?
В голосе Томми сквозила обида. Мама недавно приезжала из Франции, где они живут с папой. Она пробыла у меня пять дней, и на это время Томми пришлось выгнать. Дело не в том, что они не ладили. Они встречались несколько раз и понравились друг другу. Но я не могла вынести даже мысль о том, что два человека будут одновременно находиться в моем доме. Они обязательно станут путаться под ногами и мешать работать.
Немного утомительно, когда твоя мать – настоящий ураган. Мамой Томми, Норин, я восхищаюсь, но вряд ли есть кто-то, похожий на нее. У Норин на все свое мнение, но при этом она обладает удивительным качеством: если кому-то нужно выговориться, она будет часами сидеть и слушать. Моя же старушка несется по жизни со скоростью миля в минуту и при этом искренне полагает, будто остальные должны за ней поспевать. От разговоров по душам я отказалась много лет назад. Мама всегда была такой. В свое время она сделала прекрасную карьеру в рекламном деле. Помню, в детстве меня водили к ней на работу, и я подолгу наблюдала, как она помыкает кучей народу. Потом папа вышел на пенсию, они уехали во Францию, и мама бросила работу – поступок, надо сказать, весьма сильный. Папа у меня – настоящий франкофил и всегда мечтал пересечь Ла-Манш. И мама с самого начала безоговорочно его поддерживала. Правда, это стоило немалых жертв – ей пришлось оставить лондонскую светскую жизнь и заживо похоронить себя во французской глубинке. На меня ей тоже рассчитывать не приходится – вряд ли я воплощу ее мечты. В результате она вымещает свое разочарование на мне. Мое отшельничество ужасно расстраивает ее, поэтому при встрече я прикидываюсь семилетним ребенком и покорно слушаю, пока она бранит меня за то, что я не живу жизнью, которую она для меня выбрала.
Грустно, что ей никак не удается меня понять, но я смирилась. Я понимаю, маме хочется бурной общественной жизни и всего, что к этому прилагается. Я мечтаю, чтобы она была счастлива, но отлично знаю: ожидать от нее взаимности – пустая трата времени. Это и огорчает. Она любит свою дочь, Ли, некоего абстрактного человека, который мне едва знаком, но я никогда не чувствовала, что она любит именно меня. Как это получилось? Она ни разу в жизни не утруждалась выяснить, что же меня так удручает.