«Слезливая чушь, – обругал он себя. – Это просто кусок холста, заляпанный краской». Нарисована шлюха, каким был и весь его дом, и Девон, и целый мир. Всё, кроме его жены, сделавшей подарок, который перевернул ему душу.
– Она была шлюхой, – хрипло сказал он. Быстро и жестоко, чтобы сказать и покончить с этим, он продолжал: – Она сбежала с сыном дартмурского торговца. Два года она открыто жила вместе с ним и с ним умерла на зачумленном острове в Вест-Индии.
Он повернулся и посмотрел в побледневшее лицо жены. Ее глаза были широко раскрыты. Это невероятно, но в них блестели слезы.
– Как ты смеешь? – Она сердито смахнула слезы. – Как ты, мужчина, смеешь называть свою мать шлюхой? Ты каждую ночь покупаешь себе новую любовницу. Тебе это стоит несколько монет. А она взяла одного – это стоило ей всей жизни: друзей, чести. Сына.
Дейн насмешливо сказал:
– Я должен был догадаться, что ты сочтешь это романтичным. Из проститутки сделаешь мученицу… чего, Джесс? Любви?
Он отвернулся от портрета. Если бы мать его любила – а не могла полюбить, так хотя бы пожалела, – она бы взяла его с собой. Она не оставила бы его одного в этом аду.
– Ты не знаешь, какая у нее была жизнь, ты был маленький. Ты не знал, что она чувствовала. Она была здесь чужая, а муж годился ей в отцы.
– Имеешь в виду, как донна Юлия у Байрона? – ядовито спросил он. – Может, ты и права. Может, маме лучше было бы иметь двух мужей, по двадцать пять лет каждый.
– Ты не знаешь, как с ней обращался отец, хорошо или плохо, – втолковывала жена, как учитель упрямому ученику. – Не знаешь, облегчал ли он ей жизнь или делал невыносимой. Все, что он смог, так это испортить ее, и это более чем вероятно, если портрет правильно отображает его характер.
Ему хотелось закричать: «А как же я? Ты не знаешь, какую отвратительную жизнь она оставила за собой, как меня отвергали, высмеивали, оскорбляли. Оставила меня это терпеть… и платить, за все платить, за то, что другие получают даром, – за терпимое отношение, одобрение, мягкую женскую руку».
Он сам ужаснулся своей ярости и горю, истерике, как у ребенка, который умер двадцать пять лет назад.
Дейн заставил себя засмеяться и спокойно встретить требовательный взгляд ее настойчивых серых глаз. Он нацепил на себя привычную насмешливую маску.
– Если тебе не нравится мой родитель, спокойно можешь выставить его в Северную башню. Можешь повесить ее на его место. Хоть в церкви, мне все равно. – Он пошел к двери. – Не надо консультироваться со мной о переделке дома. Я знаю, что нет такой женщины, которая, прожив в доме два дня, не захочет его переделать. Очень удивлюсь, если по возвращении сумею найти дорогу.