— Вот она! — Гравер поднялся на ноги и протянул Маркизу марку. — Вы учтете мое добровольное сотрудничество?
— Следствие учтет, — пообещал Леня, рассматривая марку.
— Правда, она восхитительна? — прошептал Антон Антонович, заглядывая через Ленино плечо. — Это одна из моих лучших работ! Хотя все же я не понимаю…
— Чего вы не понимаете? — спросил Маркиз, убирая красноватый прямоугольник в свой бумажник.
— Не понимаю, почему люди платят такие огромные деньги за сущую ерунду. Ну допустим, картина — это произведение искусства, она действительно очень красива… или драгоценные камни… они искрятся, переливаются… это еще как-то можно понять. Но почему так дорого стоит какой-то клочок бумаги, на котором по ошибке напечатали что-то не то… или случайно оказался лишний зубчик…
— Это вопрос договоренности, — проговорил Леня, — договоренности между людьми. Точно так же, как бумажные деньги. Ведь бумажная купюра тоже не представляет сама по себе никакой ценности — ее нельзя съесть, в нее нельзя одеться… самое большее, что ею можно сделать, — разжечь костер. Но люди договорились между собой, что за эту бесполезную бумажку можно получить и еду, и одежду, и жилье, и даже здоровье и жизнь… ведь за деньги действительно можно спасти жизнь — или, наоборот, можно нанять убийцу, который отнимет жизнь у другого человека! Точно так же и эта марка… люди договорились, что она дорого стоит… Впрочем, мы с вами заговорились! Меня ждут важные дела!
— Подай ключ на три восьмых! — Ухо высунул руку из-под днища микроавтобуса. Сергей вложил в руку нужный ключ и снова нырнул под капот.
Сейчас вряд ли его узнали бы прежние знакомые: в промасленной спецовке, с перемазанными мазутом руками и с черной бейсболкой на голове, он нисколько не был похож на прежнего элегантного бизнесмена с седеющими висками, в белоснежной рубашке и тщательно отглаженном костюме.
Поселившись в квартирке над гаражом, Сергей первый день провалялся на кровати, бездумно глядя в потолок, покрытый пылью и ржавыми потеками. Все тело болело от побоев, левый глаз заплыл, а когда Сергей отважился заглянуть в осколок зеркала, валявшийся на подоконнике, то ему немедленно захотелось, чтобы и правый глаз заплыл тоже. Желаний не было никаких, то есть одно было — ослепнуть, оглохнуть и вообще никак не реагировать на окружающую действительность.
Но это никак не получалось, потому что снизу слышались непрерывные стуки и шум работающих инструментов. Изредка Ухо поднимался наверх, наскоро пил чай или кофе и уходил снова. Спал он мало, женщины к нему не ходили — в этакую берлогу ни одна уважающая себя дама не заглянет. Впрочем, Ухо по этому поводу не слишком расстраивался, в его сердце прочное место занимали машины.