Где-то совсем рядом закряхтел недовольный грубовато поданной репликой незримый распорядитель.
– Да ладно тебе… – пробормотал вслед за оригиналом Василий, делая шаг вперед, – и тут случилось то, что поначалу он принял за обыкновенную, хотя и досадную накладку.
– А так?.. – неожиданно высоким надломленным голосом произнесла у него за спиной партнерша, хотя настоящая Тамара Истрина еще и рта не открывала.
В следующий миг оба лица по ту сторону зеркала исказились – и Василий, уже догадываясь со страхом, что происходит, оглянулся. Отражения умеют делать это стремительно – для людского глаза такое движение неуловимо. Однако сейчас Василий не просто оглянулся. Он оглянулся – и замер, забыв обо всем. Даже о собственном двойнике.
Вместо отражения Тамары Истриной посреди комнаты, устремив в зеркало беспощадные прозрачно-серые похожие на плавящийся лед глаза, стояла Ирина Полупалова – хрупкая, болезненно бледная, рыжеватая.
– Ну, здравствуй… – еле слышно выговорила она. – Узнаёшь?..
А в зеркале тем временем с неотвратимой медлительностью происходило неминуемое. Припадочно закатив зенки, рослая Тамара Истрина тяжко оседала на тщательно выметенный ковер, где уже валялись завернутые в целлофан розы. По сминающейся вороненой коже плаща плыли тусклые зигзаги отсветов. В глубине комнаты моталось перекошенное, беззвучно орущее лицо Василия, отводящего для броска руку с бутылкой.
Повторять его движения уже не было надобности.
Зеленоватая стеклянная граната угодила в самую середину зеркала. По нему медленно поползли, ветвясь, двойные трещины – и мир взорвался, распавшись на бесчисленное множество комнат с незашторенными окнами.
– Ой, козел я… Ой, козё-ол… – плачуще причитал где-то поблизости голос запоздало прозревшего распорядителя. Остальные потрясенно молчали.
Отражение Василия Полупалова открыло глаза. Павильона, естественно, не было уже и в помине. Все оцепенело смотрели на хрупкую рыженькую Ирину, казавшуюся теперь еще бледнее. Держалась она неестественно прямо, в прозрачно-серых глазах – страх и вызов.
– Эх, девонька… – стонуще, с болью выдохнул наконец дядя Семен. – Да что ж ты с собой, дурашка, сделала! Ну мы-то – ладно…
Отражение Ирины Полупаловой вздернуло задрожавшую верхнюю губу и попятилось. И вполне возможно, что точно так же попятилось оно в нескончаемой череде зазеркалий. Тонкие, как у подростка, руки совершали странные судорожные движения, словно отбиваясь от незримых и пока еще слабеньких прикосновений.
– Думаете: всё?.. – отчаянно выкрикнула она. – Думаете: нет ее больше?.. Он еще вспомнит! Над колодцем наклонится!.. К пруду подойдет!..