Луговой включил тормозные. Это были ядерные двигатели с ограниченным ресурсом. Выгоднее было бы замедлять ход, повернув корабль к звезде главным, маршевым двигателем, но не оставалось времени, чтобы плавно развернуть громадную машину кормой вперед. Тормозные взревели. Венец фиолетового пламени окружил изображение на экране.
Луговой тем временем отдал команду новой группе автоматов. Поворот лучше было производить не вручную: требовалась предельная точность и плавность.
Перегрузка росла. Штурман чувствовал, как все резче начинает стучать в висках. Изображение звезды на экране раздвоилось, и оба светила стали медленно расходиться в стороны, в то же время едва заметно смещаясь в левую половину экрана.
Напрягшись, штурман перекатил голову вправо; от этого в затылке возникла резкая боль. Луговой лежал на раздвинувшемся кресле, рот его был искажен гримасой, но штурман, наверное, не сознавал этого. Грудь медленно, с усилием поднималась и сразу опадала: дышать становилось все труднее. Таких перегрузок экипажу пассажирского корабля не приходилось испытывать очень давно. Штурман скосил глаза на экран. Звезд теперь стало три, космы их корон сплетались между собою, и Луговой уже не мог сказать, какое изображение настоящее и насколько успешно корабль изменяет курс. Звезды вырастали, и штурман ощутил, как проступает на коже и мгновенно скатывается вниз пот, хотя температура в центральном посту не поднималась.
Звезды все-таки уплывали влево, и можно было надеяться, что «Кит» обогнет светило на безопасном расстоянии и начнет удаляться от него по гиперболической траектории подобно комете. Потом, когда расстояние увеличится, можно будет выключить двигатели и позволить светилу удержать корабль на орбите. Тогда настанет время оглядеться и отыскать в пространстве хоть одну планету.
Мысли двигались черепашьим шагом. Как будто нехотя Луговой подумал, что не верит в успех поисков. Сомнение ни на чем не основывалось; просто звезда выглядела как-то уж слишком дико – хотя на самом деле впечатление следовало отнести за счет несовершенной человеческой психики, и штурман отлично понимал это. Он стал было прикидывать, сколько часов продлится поворот. Закончить расчет не удалось: неожиданно взревели сирены. Автоматы включили сигнал тревоги.
Луговой повернул голову, морщась от дикой боли.
В центральном посту ничего не изменилось. Взгляд проволокся по приборам двигательной группы. Они показывали то, что и должны были. Звезды по-прежнему клокотали на экране, и, если бы не доносившееся сверху рычание двигателей, можно было бы, как почудилось штурману, даже услышать это клокотание.