Тем временем переводчик, поговорив о чем-то с Шун Каем, задал Лоуренсу вопрос от его имени:
– Ваш отец приходится родственником королю, капитан?
Лоуренс, хотя и удивленный, порадовался предлогу отложить ложку: этот суп трудновато было бы одолеть даже без предшествовавших блюд.
– Я не могу позволить себе смелость так выразиться. Отец происходит из рода Плантагенетов, а это очень отдаленное родство с ныне правящим домом.
– Но все-таки более близкое, чем с лордом Макартни? – стоял на своем Шун Кай.
Лоуренс не сразу узнал это имя в произношении переводчика, и Хэммонд шепотом пояснил ему на ухо, что речь идет о прежнем британском после.
– Разумеется, – сказал Лоуренс. – Лорда Макартни сделали пэром за его заслуги перед Короной. Это ничуть не менее почетно, однако мой отец – одиннадцатый граф Эллендейл, само же графство было учреждено в 1529 году.
Втайне он забавлялся тем, что так отстаивает древность своего рода – здесь, на краю света, в обществе людей, для которых это мало что значит. Дома он никогда не хвастался своей родословной и даже восставал против отцовских лекций на этот предмет – а отец читал их довольно часто, особенно когда сын в первый раз попытался сбежать из дому и уйти в море. Но ежедневные уроки генеалогии в кабинете отца, видимо, все же возымели какое-то действие – вряд ли иначе он так надменно отрекся бы от родства со знаменитым дипломатом вполне почтенного происхождения.
Шун Кай и другие китайцы, вопреки его ожиданиям, очень увлеклись этой темой. Такой интерес к вопросам генеалогии Лоуренс редко встречал у себя на родине. Они принялись выспрашивать его о подробностях семейной истории, которые ему помнились очень смутно.
– Прошу прощения, – сдался он наконец. – В уме все это я удержать не могу.
Это был неудачный ход.
– Нет ничего проще. – Сказав это, Лю Бао послал за бумагой, тушью и кисточкой. Суповые тарелки как раз убирали, и стол на время освободился.
Все подались вперед – китайцы из любопытства, британцы из чувства самосохранения: за кулисами готовилась новая перемена, и никто, кроме поваров, не спешил с ней.
Чувствуя, что за минутное тщеславие его постигла суровая кара, Лоуренс принялся выводить каракули на свитке рисовой бумаги. Помимо написания латинских букв кисточкой ему еще нужно было вспомнить всех предков от начала времен. Пропустив нескольких и продравшись через салическую линию, он с грехом пополам добрался до Эдуарда III. Его каллиграфия оставляла желать много лучшего, а латинская грамота для китайцев была тем же, чем для Лоуренса китайская; тем не менее они горячо обсуждали составленный им документ, передавая его из рук в руки. Сам Юнсин рассматривал бумагу долго, и по лицу его нельзя было прочесть ничего. Шун Кай, последний на очереди, заботливо свернул бумагу, желая, видимо, ее сохранить.