– Да, – сказал дядя Валя, – дрянные халаты в службе быта, а на них еще табак сыпят.
– У нас, Валентин Федорович, – сказал Шубников, – не служба быта, а нечто несравненно высшее. Халаты же пойдут на тряпки для мытья стекол. Всем будет создана новая форма.
– Преображенского полка, – согласился дядя Валя. – Драгун украсят конскими хвостами.
– Какого Преображенского полка? – удивился Шубников. – Какие драгуны с конскими хвостами?
– Я пошутил, – покорно, будто испугавшись чего-то, произнес дядя Валя. – Школу вспомнил… Стихотворение…
– Однако… Преображенского полка… – задумался Шубников. – И с конскими хвостами. Это, конечно…
Шубников был доволен тем, что возле дяди Вали его посетили соображения о необходимости переодеть и переобуть Палату услуг, а может, и дать ей новую сценографию, чтобы она отличалась от прежнего нищего пункта проката, как горный курорт Шамони, где Шубников, правда, не был и куда его не звали, от зимовья охотников за соболями. Но ему хотелось услышать теперь слова одобрения от Валентина Федоровича Зотова.
– У вас, Валентин Федорович, – спросил Шубников, – есть ко мне какие-либо предложения? Или вопросы? Или претензии?
– Нет, – сказал дядя Валя.
И тут он взглянул в глаза Шубникову, и Шубников ощутил во взгляде дяди Вали дерзость, обиду и тоску.
– Я вас не понимаю, – искренне сказал Шубников. – Вы получили то, о чем не смели и мечтать. И к чему шли всю жизнь.
– Вышел обман, – сказал дядя Валя. – Я ли в себе обманулся, меня ли ввели в соблазн – не важно.
– Вы ведь, Валентин Федорович, этак можете и обидеть.
– Чем это я могу теперь обидеть? За все спасибо. Премного благодарен. Не извольте беспокоиться. Пребываю преданным вам рабом. С нижайшим поклоном… – И дядя Валя раскланялся перед Шубниковым.
– Валентин Федорович, – хмуро сказал Шубников, – вы сейчас дурачитесь. Это нехорошо.
– А вот я возьму и удалюсь от вас, – сказал дядя Валя.
– Никуда вы не удалитесь! – выговорил, свирепея, Шубников. – Вы вот здесь у нас! А если в Останкине узнают о вашей тайной страсти, ныне утоленной, о вашем бункере, вам тяжко будет!
– Если ты что-нибудь еще вымолвишь про бункер, – зло сказал дядя Валя, – я тебя изувечу!
– Вы забываетесь! – вскипел Шубников. – Мы вас вышвырнем!
– Я и сам удалюсь, – печально сказал дядя Валя и коридором поплелся к выходу из служебных помещений.
«Каковы! Каковы! Неблагодарные! Блуждающие в потемках!» – говорил себе Шубников в метаниях по кабинету. Михаил Никифорович, Бурлакин, директор Голушкин, писака со 2-й Новоостанкинской (я). И теперь Валентин Федорович Зотов. Да, возле него Шубников остановился в надежде, что после сегодняшних слов непонимания, сомнений, дерзости он услышит или почувствует нечто, что его поощрит и подвигнет к делам дальнейшим. Но и дядя Валя оказался недоволен, недальновиден. Мразь! Чернь! Никчемные люди! Рожденные ползать! «Куртизаны! Исчадье порока!.. Вы в разврате погрязли глубоко!» – вспомнились сейчас же Шубникову обличения несчастного шута мантуанского двора.