То в негодовании пребывал Шубников, то в отчаянии и обиде. Но какой буревой силы и ниагарьей мощи были эти негодования, отчаяние, обида! Если бы судьба человеческая распорядилась сейчас выпустить Шубникова на сцену, не каждая сцена оказалась бы достойной его, пришлось бы ему отдавать площадку театра Стратфорда-он-Эйвона или сцену в Афинах, чьи камни исходили герои отцов трагедии. Да, трагиком жизни ощущал себя теперь Шубников. То он был намерен пересилить заблуждения и ложные заботы сытой самоуспокоенной толпы и повести ее к высям. То готов был утихнуть, замереть, уйти в горы или в не известные никому пещеры, покинуть ограниченных, жалких людей и хотя бы уходом своим расшевелить, устыдить неблагодарных никчемностей. И в том и в другом виделась сладость. И жертвенный порыв и гордые слезы одиночества в пустыне мироздания могли принести усладу. Однако произнести: «Ах так, ну и живите как хотите, но без меня!» – никогда не поздно. Шубников убеждал себя в том, что уйти от бурь было бы теперь стыдно, это про таких, как он, сказано поэтом: «Горит наша алая кровь…» – и далее по тексту, а инерцию сытости и спокойствия, недальновидности в людях следует устранять с терпением и состраданием.
Попросил выслушать его директор Голушкин.
– С управленческим модулем решено, – сообщил он с экрана. – Покончим с коридорной теснотой.
– Хорошо, – сказал Шубников. – Только не надо называть модуль управленческим. Слово канцелярское. Мы же люди творческие, свободного поиска.
– Может быть, и слово «директор» несовместимо с поиском? – чуть ли не обиженно спросил Голушкин.
– Совместимо, – успокоил его Шубников. – И сочетание «директор Палаты услуг» совместимо пока с фамилией Голушкин.
– Корпус модуля и оболочка из сплавов, что идут в небеса. Выбили с трудом.
– Труд будет оценен, – сказал Шубников.
– Модуль поставим между складом и ломбардом.
– Завтра и ставьте.
– Завтра? – озадачился Голушкин. – Но его еще нет…
– Завтра и ставьте, – повторил Шубников и погасил экран.
«Ну вот, – подумал он растроганно, – порычал, посупротивился, а делает, понял…» Досада на Голушкина стала теперь казаться напрасной. Да и нужны ли ему, Шубникову, механические исполнители? Пусть рычат и ворчат, пусть спорят, пусть злятся, а потом-то поймут и сделают как свое. И Бурлакин поймет и успокоится, он – при всех своих сомнениях – верный спутник в странствиях души. И Михаил Никифорович не столь недальновиден и безнадежен, как кажется, и дядя Валя, достойный, кстати, и сочувствия, и Мардарий, и прочие останкинские и сретенские жители.