– Ты-то помолчи, лежебока. Сам долезь хоть до середины. А то хлеба ешь чуть, и толку не больше.
Бывало со мной иногда – залеплю так уж залеплю. Все посмотрели на Блуда. Он держал корочку хлеба, и вспомнилось, что с первого дня он и вправду не трогал ни мяса, ни румяного сала, одежда на нём казалась пустой.
Честно молвить, мне стало не по себе, когда Блуд повёл шальными глазами, глубоко ушедшими в темноту… Он зацепил меня, я недобро ответила. Удел мелкого человека, который пуще всего боится спустить кому-то обиду.
Блуд долго мерил меня бессовестным взглядом, потом сощурился:
– По-другому бы с тобой, девка, потолковать…
Я наступила на ногу побратиму, собравшемуся ответить. Я ничего не сказала, но отдарила Блуда прищуром не менее наглым, чем его собственный. И опять сама себе ужаснулась. Я ли это, мечтавшая лететь над лесами, над жемчужным засыпающим морем – навстречу Тому, кого я всегда жду?.. Стало быть, сходила прежняя кожа, лезла новая, грубей древесной коры. Не этого ли хотела…
Потом я долго стояла одна в полутёмной, пахнущей остылым дымом влазне и думала, что теперь делать. Может, Велета ждала меня, хотела поговорить, а может, выставила за дверь мой кузовок. Проверять я не пойду. Пересижу здесь, под всходом, небось, до утра уж как-нибудь обойдусь.
…Ступени, всякий раз пронзительно певшие под моими ногами, не скрипнули под вождём. Хоть и был он тяжелее меня самое меньшее вдвое. Небось, сам резал ступени, когда строили дом. Откуда мне знать. Я обернулась, когда он шагнул на последнюю. Он хмуро смотрел на меня, и я пятилась понемножку, пока не прилипла лопатками к скоблёной стене. Допрежь он ко мне почти ни разу не обращался, о чём со мной рассуждать, да и я тому была только рада, вожди ходят посередине между людьми и Богами, при них, как при молнии, не обогреешься, а страху!..
Он тяжело смотрел мне в глаза ещё какое-то время, потом протянул руку и взял за плечо, и я сразу почувствовала, что на плече встанут синие пятна, кованые пальцы медленно сжались, придушит – не охнешь…
– Язык твой болтливый… – сказал он вполголоса. Оттолкнул меня, как тряпочную, и ушёл.
Позже мысленно я переживала всё это ещё не раз и не два и в мечте слышала гордый собственный голос: за что, воевода? чем провинилась? а не провинилась – не тронь!.. То в мечте. Я уже сказывала, достойную речь я придумываю на другой день. Ножки мои подломились… всё, хватит с меня. Я съёжилась, ткнулась носом в колени. Хотелось стать ещё меньше и закатиться горошинкой в щель меж половиц. И лежать там, слушая издали голоса, скрип и шорох шагов, пока крепость будет стоять. А потом тишину, когда ей настанет время рассыпаться. И даже кто-то другой, привыкший смотреть со стороны и ухмыляться, помалкивал. Наверное, ему тоже было довольно.