Начиная с декабря Большой Босс мутировал в банальную Гадюку. Он прятался, укрываясь новогодними праздниками, как Дед Мороз – в снегах Лапландии, а отец, подавший заявление об увольнении, без особого успеха пытался забрать у него трудовую книжку.
– В офис?
– Домой. Я его адрес вычислил. Офис закрыт, все ушли на фронт. Мне Лева через больших людей узнал, где у Гадюки логово. Попробую отловить…
Большие люди, по мнению Даньки, назывались Горсправкой. Но говорить об этом отцу он не стал. Он просто стоял, смотрел и видел, что отец второй день не брит. Сизая щетина на щеках, подбородке и шее, до самого кадыка. Под глазами набрякли мешки, улыбка вымученная, натужная. Новый год они встречали, как обычно, втроем, отец притворялся веселым, сыпал анекдотами, запускал во дворе китайский фейерверк, выпил больше обычного, уговорил маму «дать парню волю», потому что мама не хотела отпускать Даньку гулять за полночь, а под балконом уже орал Санька Белогрив, пел про елочку Слива и многозначительно чихала Лерка…
Все это – щетина, улыбка, анекдоты, фейерверк, Гадюка с его логовом, куранты в телевизоре – вдруг сложилось в один неприятный, кисло пахнущий букет. И торговцы цветами, мерзнущие напротив с махровыми гвоздиками и окоченевшими розами, были тут совершенно ни при чем.
– Я поеду с тобой, – сказал Данька.
Не предложил, не спросил разрешения, а поставил перед фактом.
Отец обрадовался так, что со стороны это выглядело неприличным. Он хлопал Даньку по плечу, твердил о наследственности и взаимовыручке, фальшиво пел что-то про «мы плечом к плечу у мачты…», а эскалатор уже вез обоих на перрон станции. В поезд пришлось втискиваться силой, между тетенькой в дубленке и кряжистой старухой, бдительно охранявшей свои кошелки, каждая размером с бегемота, – и вот теперь вроде бы настала пора молча пожалеть об опрометчивом решении.
Но вместо сожаления в душе зрело холодное, тихое упрямство.
Данька плохо понимал, зачем отцу позарез нужна трудовая книжка и почему нельзя оформить новую, а про эту заявить, что потерял. Но Гадюка представлялся ему тем мерзким типом из «Горца», который убил Шона Коннори и все время высовывал синий язык, дразнясь.
Они вышли из метро на станции имени маршала Жукова. Обогнув здание гостиницы «Турист» и не доходя до Дворца спорта, углубились в заснеженные, сонные переулки. Скамейки напоминали сугробы. Вороны бродили по целине, оставляя цепочки следов – словно вышивали крестиком. В окнах домов красовались наряженные елки: такие стоят до марта, пока их наконец не выбросят на помойку. Бабушки выгуливали малышню, плотно укутанную в старые пуховые шали. Малышня норовила разбежаться и как следует вываляться в снегу.