– Гораций, – выдавила она из себя, поднимая его.
Он не шевелился и уже становился твердым, его глаза смотрели невидяще, рот был открыт. Легкий, такой легкий, на вес он казался не тяжелее конфетной обертки из фольги.
Раздался еще один залп молотков, от которого затрясся кухонный столик, задребезжав посудой. Чарли заткнула пробкой раковину и положила Горация в воду, наблюдая, как он кружится на поверхности, и надеясь, что в какую-то секунду он вильнет хвостом и устремится на дно.
Но, поднимаясь вместе с водой, он по-прежнему кружился на поверхности. Вода обожгла холодом ее пальцы, когда Чарли вынула его из раковины. Рыбка стала еще жестче.
Поскрипывая, качалась деревянная сушилка. Чарли поднялась на ноги, издавая какие-то высокие звуки, чтобы не разрыдаться над маленькой мертвой рыбкой.
Чарли похоронила Горация в пластиковом мешочке там же, на берегу, в лесочке, где похоронила и кур. На крошечный могильный холмик она возложила небольшой камушек.
Лошади, пасшиеся на выгуле, когда она шла обратно по берегу, напомнили ей о той щегольского вида всаднице из последнего возвращения в прошлое, которая столь презрительно пялилась на нее сверху. И о том беспокойстве, которое она тогда ощутила.
Смертельная ложь. Правда. Возвращайся – так сказала ее приемная мать.
Но куда, куда возвращаться?!
Должен же быть кто-то, знающий это. Чарли, вспоминая, изо всех сил напрягла мозг. У приемной матери не осталось никаких живых родственников. Быть может, она доверилась кому-то из знакомых? Ирен Уиллис. Да, она вполне могла довериться Ирен Уиллис. Надежда вспыхнула и тут же угасла: Ирен Уиллис умерла от рака четыре года назад.
Чарли вошла в кухню.
Не лезь ты в это дело, сучка.
Она уставилась на испорченный ею бланк, все еще подоткнутый под пластиковую рамочку с фотографиями. Что за бредятина! Разговаривала сама с собой. Блуждала где-то во сне. Выкопала медальон из земли посреди ночи. Написала указания самой себе…
Новое рождение. Таинственное новое рождение, которым она занималась с Лаурой, когда ее пытались научить относиться к себе поувереннее, произнося по полчаса в день перед зеркалом продиктованные ей слова.
«Для меня, для Чарли, безопасно ощущать весь мой ум и все мои чувства. Я, Чарли, любима и желанна как женщина».
Это Лаура. Сучка. Коровища.
Сидя за столом, Чарли старалась заглушить в себе рыдания, глядя то на пустое место на кухонном столе, где стоял шар с Горацием, то на мокрое пятно на полу. Она беспокойно дергалась, дожидаясь, пока были силы, когда же зазвонит телефон.
Потому что это должен быть Том.