Телешов вспомнил, о чем хотел спросить участкового.
— Слушай, Костя, а телефон майор никакой не оставил?
Участковый хмыкнул.
— Не то что оставил — в руку всунул самолично. Три номера целых — рабочий, сотовый и даже домашний. Приказал звонить сразу же, если что новое обнаружится.
— Озаботился всерьез… С чего? Кажется, не первого бомжа в морг повезли.
— Не первого. И не последнего, — сумрачно заметил участковый. — Но случай, сами согласитесь, совсем из ряда вон…
— Поделиться телефонами можешь?
Костя смутился:
— Извините, Сергей Михалыч, не могу, это дело служебное. Да вам-то зачем?
— Ну, это скоро выяснится, зачем или незачем. Ладно, тогда в случае чего я тебе позвоню, идет?
Костя оживился. Неловкость ситуации разрядилась сама собой.
— Это в любое время. Я серьезно, хоть ночью. И работа у меня такая, и для вас, сами понимаете… В общем, в любое время.
Они пожали друг другу руки, и Сергей направился в сторону дома. Он неторопливо шел по вымощенным дорожкам, стараясь как можно дальше держаться от тронутой желтизной разносортной травы, местами доходившей ему до пояса. Там и сям попадались вытоптанные вездесущими выпивохами полянки-«зеленки», детские площадки с качелями, горками и скамеечками. Дошколятская детвора с визгом развлекалась, катаясь с горок на кусках картона, молодые мамы читали книги с яркими обложками, выдававшими дамские детективы, старушки по двое — по трое толковали о чем-то своем. Все явно наслаждались теплым, почти летним солнышком.
И все-таки что-то было не так. Чего-то во всей этой идиллии не доставало. Внезапно Телешов понял.
Не было видно никакой живности. В такой погожий денек — да, собственно, и в любой другой — здесь обязательно крутилось бы несколько бродячих собак в поисках развлечений или еды, а поближе к домам сидели или прогуливались бы кошки. А сейчас — никого, ни одной четвероногой души. В глаза это не бросалось, но стоило лишь обратить на этот факт внимание, как все начинало приобретать иной, зловещий смысл.
Уже подходя к дому, Сергей увидел соседку. Она буквально тащила на поводке свою таксу. Бедняга упиралась всеми четырьмя лапами, тихо скулила и жалобно посматривала в сторону дома.