Она наугад бредет по улицам, одинаково окутанным снежной ватой, одинаково безлюдным. Ни одной живой души. Широкое и теплое пальто в шотландскую клетку по крайней мере прячет большую часть ее отрепьев, которые теперь прилипают к телу. У нее нелепый, странный вид — богатое пальто и жалкие нищенские пожитки. Ана-диковинная.
И вдруг словно кто-то сказал: остановите снег.
Хлопья начинают падать медленнее, реже, становятся ленивыми. Вихри утихают, белое пространство снова приобретает границы, очертания. У одинаково укутанных белым снегом деревьев и машин появляются конуры. Можно отличить дом от церкви, фасад от боковой стены. Можно различить некоторые шумы: звук воды, текущей из крана на крытом рынке, звуки падающего с крыш или ветвей снега. Из приоткрытого невидимой рукой окна радио объявляет о прямой передаче полуденной воскресной мессы сегодня, 17 декабря. Ана Пауча возвращается к действительности. Воскресенье. Вот причина, почему город пуст, отдан снегу. Да, сегодня будет нелегко отыскать потерянную дорогу на Север.
Сквер. Маленький. Много деревьев и скамей, занесенных толстым слоем снега. В центре памятник какой-то знаменитости.
Ана Пауча в растерянности останавливается, у нее уже нет больше сил. Она вся увешана целлофановыми мешками и картонными коробками — свирепыми стражами ее скупости, верными, бросающимися в глаза признаками ее бедности.
В сопровождении своих бонн и тетушек в сквере появляются дети, укутанные с головы до ног, в теплых шапках, в шерстяных костюмчиках. Они визжат, носятся, словно щенки, бросают — и все мимо — друг в друга снежками, изо рта у них, словно из маленьких труб, валит пар. Тетушки и бонны хотят во что бы то ни стало заставить их петь рождественские песнопения, ведь надо готовиться к приближающемуся Сочельнику. Тщетные усилия. Снег куда интереснее и новее, чем старые надоедливые песнопения.
Ана Пауча задумчиво смотрит на них. Забыв об усталости, она представляет себе, будто все они носят фамилию Пауча. Самого маленького из них, беленького, она с радостью назвала бы Педро. Педрин! — кричала бы она каждый вечер своим прежним голосом морской волчицы. Остальных… У нее есть имена для всех. В ее душе хранится столько имен, который так и не расцвели! А этого спокойного мальчугана, того, что играет с рассеянным видом, будто думает о чем-то своем, сокровенном, она с удовольствием назвала бы Трино: в Краю, где она никогда не была, это имя означает песнь птицы.
Дети видят ее. Ана Пауча слышит чей-то звонкий голосок:
— Оборвашка! Оборвашка!
И все дети начинают хором громко скандировать.