Тот, кого я очень сильно любила, больше всего на свете любил мои глаза. Он говорил, что в них живут звезды, что в них отражается сама жизнь. Ему нравилось мое живое лицо. Теперь оно совсем другое. Оно изрезано глубокими морщинами и не выражает никаких чувств. Оно будто окаменело, когда я поняла, что осталась одна. Вернее, нет, сначала оно было мокрым от слез. Когда же не стало и слез, оно приобрело выражение этого странного спокойствия. Мои глаза больше не светятся жизнью, в них видна смерть. Они глядят жестко и не смягчаются даже тогда, когда я подкатываю свою инвалидную коляску к окну, раздвигаю шторки и смотрю на играющих во дворе детей… Эти глаза никогда не искрятся. Ни о чем не спрашивают, никого не зовут. В них нет ничего. Ни прежней жажды жизни, ни полета фантазии, ни зова о помощи.
Ко мне не подходит даже такое выражение, как «состарилась». Я не состарилась, я стала слишком старой. Нет, не так. Я стала через чур старой и через чур дряхлой. Глядя на меня, трудно прочитать тайну пережитого мною. Но она есть. Я сознательно выбрала одиночество, отвергла то, ради чего живут люди. А они живут ради любви, ради дружбы, ради детей. Поверьте, очень тяжело сознательно выбрать одиночество. Уж я-то знаю, о чем говорю. Я прожила долгую счастливую и одновременно несчастливую жизнь. Одиночество – это убежище сильных. Нужно замкнуться в своей броне и отречься от мира.
Я никогда не смотрю на себя в зеркало и не люблю смотреть фотографии своей молодости, а если смотрю, то смотрю их, крепко стиснув зубы. Какая я была в молодости? Ну пусть не в молодости, пусть хотя бы лет тридцать назад? Я умела любить, я умела властвовать, я знала, что сила женщины в ее слабости, и еще я была опьяняюще женственна, трогательно стыдлива и умела привязывать даже глазами. Я была разной. Я всегда была разной. Мои губы могли молить и одновременно усмехаться. Мои глаза могли плакать и одновременно смеяться. И если я любила, то мужчины воспринимали мою любовь как дар, независимо от того, насколько я смогла им ее дать – на час, на день или на всю жизнь. Я познала муки ревности и горечь раскаяния и старалась не отравлять свою жизнь тем мелким и будничным, чего так сильно боятся женщины.
Я поднесла руку к груди и услышала, как сильно бьется мое сердце. Недавно я узнала о том, что мне отпущено совсем немного. Сердце… Оно никогда не принадлежало мне. Оно всегда принадлежало тому, кого я так сильно любила. Оно его, до последнего удара, до последней капли крови… Хотя между мною и тем, кого я любила, всегда была пропасть. Но я перекидывала через нее мост и шла по этому воздушному мосту с доверием. А он… У мужчин все по-другому. Женщины строят воздушные мосты, идут навстречу, а мужчины грубо их сталкивают. Прямо в бездну… И в этой бездне тонет любовь. Навсегда. Безвозвратно. И все же женщины настолько сильны, что находят в себе силы выбираться из этой пропасти. Они понимают, что все позади, все прошло, и теперь они свободны. Они, наконец, понимают, что ничего не вечно.