– Саймон! – Она прикусила губу. – Это!.. Ты очень добр. Правда… Ведь ты не должен… И все-таки ты ждал меня.
Лицо Деборы пошло некрасивыми пятнами, напоминая Сент-Джеймсу, что она никогда не умела скрывать свои чувства.
Дверная ручка, которую он сжимал в ладони, казалась ему необычно холодной. Сент-Джеймс был уверен, что подарок обрадует Дебору. Не тут-то было. Получилось так, что, не спросив разрешения, он нарушил границу между ними.
– Мне хотелось как-то отметить твое возвращение, – сказал он. Дебора не отозвалась. – Мы скучали по тебе.
Дебора погладила увеличитель.
– Перед самым отъездом у меня была выставка в Санта-Барбаре. Ты знал? Томми сказал тебе? Я звонила ему, потому что, ну, об этом всегда мечтаешь. Приходят люди, им нравится то, что они видят. Даже покупают… Я так волновалась. Мне пришлось пользоваться школьными увеличителями, и мне помнится, я думала о том, смогу ли когда-нибудь купить новые фотоаппараты, без которых… А тут твой подарок. – Она прошлась по своей лаборатории, осмотрела все бутылки и все коробки, новые лотки и даже фиксаж и приложила ладонь к губам. – Ты все предусмотрел. Ох, Саймон, такого… Правда, я не ожидала этого. Всё… Тут всё как я хотела. Спасибо. Огромное тебе спасибо. Обещаю, буду приезжать каждый день и работать тут.
– Приезжать?
Сент-Джеймс оборвал себя, осознав, что только отсутствие здравого смысла, когда он наблюдал сцену в автомобиле, не позволило ему предвидеть очевидное.
– Ты не знаешь? – Дебора выключила свет и вернулась в лабораторию Сент-Джеймса. – У меня есть квартира в Паддингтоне. Томми снял ее для меня в апреле. Он не сказал тебе? И папа не сказал? Я переезжаю туда завтра.
– Завтра? Как это понимать? Сегодня?
– Сегодня. И если мы не поспим хотя бы немного, то завтра нам лучше не показываться никому на глаза. Поэтому спокойной ночи. И спасибо, Саймон. Правда спасибо.
Дебора легко коснулась щекой его щеки, пожала ему руку и исчезла.
Ничего не попишешь, думал Сент-Джеймс, как завороженный глядя ей вслед.
И направился к лестнице. В своей комнате Дебора прислушивалась к его шагам. Эти звуки крепко сидели в ее памяти и, наверно, не покинут ее до самой могилы. Легкое движение здоровой ноги и тяжелое – больной. Его побелевшая рука, вцепившаяся в перила. Вздох облегчения, когда равновесие восстановлено. А по лицу никогда ничего не заметишь.
Дебора подождала, пока захлопнется дверь этажом ниже, и подошла к окну, как некоторое время назад Сент-Джеймс, о чем, естественно, она не догадывалась.
Три года, подумала она. Как же сильно он похудел, каким выглядит изможденным и больным! На угловатом некрасивом лице словно выгравирована история его страданий. Как всегда, слишком длинные волосы. Она вспомнила их шелковистость. Его глаза – они говорили с ней, даже когда он молчал. Губы, нежно касавшиеся ее губ. Чувствительные руки – руки художника, касавшиеся ее подбородка, – привлекавшие ее к нему.