Однажды, когда я, по обыкновению, был в гостях у лилипутов (дело было летом в тбилисскую жару), жена строго приказала мужу-Качуринеру: 'Пойдём купаться!' Муж тонким голоском пытался что-то возражать, но жена, подхватив директора на руки, нашлепала его по попе и понесла в ванную, снимая с него штаны по дороге. Плеск воды и визг любимого директора вызвали переполох в стане артистов. Но тут жена вернулась, неся на руках довольного, чистого, завёрнутого в полотенце директора, шикнула на малорослых артистов и принялась одевать мужа.
Кажется, это были последние постояльцы у нас. Наступал 1947 год. 'Жить стало лучше, жить стало веселее', - как говорил вождь. Я слышал эту фразу и был согласен, что жить становилось очень даже весело. Но с лилипутами всё равно было намного веселее!
Сбылось проклятье Брунгильды!
Войну я помню очень смутно. Я запомнил её как голод, постоянно плачущих маму и бабушку (обе получили похоронки на мужей), чёрный бумажный радиорепродуктор, не выключающийся ни днём, ни ночью. Иногда были воздушные тревоги - репродуктор начинал завывать, и все бежали в убежище - свой же подвал под домом, который на честном слове-то и держался. Я хватал плюшевых мишку и свинку и бежал, куда и все. Я слышал треск выстрелов, говорили, что это стреляли зенитки. Иногда, очень редко слышались далёкие взрывы - это рвались то ли немецкие бомбы, то ли падающие назад наши же зенитные снаряды.
Запомнились и стоящие на улицах зенитные установки с четырьмя рупорами - звукоуловителями и прожекторами. Говорили, что если поймают самолет в луч прожектора - хана ему, обязательно подстрелят.
Мне говорили, что я был странным ребёнком. Во-первых, постоянно мяукал по-кошачьи и лаял по-собачьи. Дружил с дворовыми кошками и собаками и разговаривал с ними. Метил, между прочим, свою территорию так же, как это делали собаки, и животные мои метки уважали. Понюхают и отходят к себе. Да и я их территорию не нарушал.
Мама и бабушка решили этому положить конец и запретили мне спускаться во двор. Двор - это огромная территория, почти как стадион, заросшая бурьяном, усыпанная всяким мусором. Посреди двора, в луже дерьма стоял деревянный туалет с выгребной ямой для тех, у кого не было туалета в квартире. Наш трёхэтажный дом с верандами и железной лестницей чёрного хода, стоял по одну сторону двора; по другую сторону - 'на том дворе' - находились самостройные бараки и даже каморки из досок и жести. Там жили 'страшные люди' - в основном, беженцы, бродяги, одним словом - маргиналы, но попадались и вполне интеллигентные люди. Боковые части двора с одной стороны занимала глухая стена метров на пять высотой, а с другой стороны - кирпичное пятиэтажное здание знаменитого Тбилисского лимонадного завода с постоянно и сильно коптящими трубами.