- А когда твои должны быть? - спросил я.
- Мама-то поздно придет, - ответил Генка. - У нее сегодня курсы. А вот папа - не знаю. Наверное, вовремя… Эх, началось бы сейчас землетрясение! Или хоть бы свет в квартире погас, что ли. Придет Ирина - света нет, родителей нет, ну она и уйдет.
- А что толку, - сказал я. - Уйдет, а завтра снова придет.
- Ну, завтра… Кто там знает, что завтра будет.
- Глупо, - сказал я.
- Нет, не глупо, - упрямо повторил Генка. - Света не будет, родителей пока нет…
- Ну, заладил, как пономарь. Вот мне папа недавно одну интересную штуку рассказывал. Раньше, давно, при царе еще, преступников не только на каторгу отправляли, но и ко всяким телесным наказаниям приговаривали. Так вот, писатель Достоевский вспоминает такие случаи, когда каторжники перед самой экзекуцией из тюрьмы бежали или еще какое-нибудь преступление делали. Прямо там, в тюрьме. Пусть, значит, снова следствие будет, суд будет, только чтобы оттянуть эту самую экзекуцию.
- Зачем это ты мне все говоришь? - с подозрением спросил Генка.
- А затем, - сказал я, - что ты мне этих самых каторжников напоминаешь.
- Да отстань ты со своими каторжниками! - разозлился Генка. - Подумал бы лучше, как выкрутиться.
- А чего тут думать, - сказал я. - Хочешь, чтобы свет в квартире погас? Пожалуйста. Вывинти пробки - и все дела.
- Гений! - сказал Генка и просиял. - Фарадей! Так мы и сделаем. Света нет, родителей нет, она и уйдет. Ну, чего ей без света сидеть.
Я понял, что Генка вбил себе в голову эту дурацкую идею и что никакими силами ее теперь оттуда не вышибешь.
Через десять секунд света в квартире не было.
- Темно-то как, - сказал Генка.
- Темно, - согласился я.
- Это хорошо, - сказал Генка. - В такой темнотище долго не усидишь.
И тут раздался стук в дверь. Генка, робея, пошел открывать, а я остался в комнате.
- Дома родители? - услышал я металлический голос Ирины Васильевны.
- Н-нету, - заикаясь ответил Генка. - С работы вот еще не пришли.
- Ничего, я подожду. Я никуда не тороплюсь. И включи же наконец свет!
- И свету нету, - сказал Генка. - Прямо сейчас взял вдруг и погас. Пробки, наверное, перегорели. Или это… напряжение куда-нибудь упало.
- Неважно, - прервала Генкино бормотание Ирина Васильевна. - Разговаривать можно и в темноте. Я не в шахматы пришла играть. Проводи меня. И дай хоть руку, что ли! Ничего ж не видно.
В дверях комнаты появились смутные силуэты учительницы и Генки.
Ирина Васильевна села на диван, а Генка остался стоять.
Наступило молчание.
И тут я понял, в каком дурацком положении я оказался. Я сидел на стуле в совершенно темном углу комнаты, и учительница совершенно не подозревала о моем присутствии. Мне стало совсем неловко, и я, чтобы как-то дать о себе знать, легонечко так начал покашливать.