Старик опустил глаза и задумался, а врач продолжал еще настойчивей:
– Если ты исполнишь мое желание, то… клянусь тебе, я позабочусь о том, чтобы, когда ты умрешь, твою мумию снабдили всеми амулетами, а сам напишу изречение «Выхода днем» [109] и велю вложить его тебе между пеленами, как знатному человеку. Это оградит тебя от всех злых духов, ты получишь право входа в чертог воздающего и карающего правосудия и будешь признан достойным блаженства.
– Но ведь хищение сердца отягчит мои грехи, когда собственное мое сердце положат на чашу весов [110], – со вздохом промолвил старик.
Небсехт на мгновение задумался, затем сказал:
– Я дам тебе еще грамоту, где засвидетельствую, что это я приказал тебе совершить хищение. Ты зашьешь ее в мешочек, который будешь носить на шее, и пусть его положат вместе с тобой в могилу. А когда Техути [111], защитник душ, станет оправдывать тебя перед Осирисом и судьями загробного мира [112], подай ему эту грамоту. Он прочитает ее вслух, и тебя оправдают.
– Я-то не разбираюсь в письменах, – пробурчал старик, и в голосе его послышалось легкое недоверие.
– Клянусь тебе девяткой великих богов [113], что я напишу в этой грамоте только то, что обещал. Я покаюсь в ней, что я, жрец Небсехт, приказал тебе взять сердце, и твоя вина – это моя вина.
– Ну, тогда принеси мне такую грамоту, – пробормотал старик.
Врач вытер со лба пот и, протянув старику руку, с облегчением в голосе сказал:
– Завтра ты получишь грамоту, а внучку твою я буду лечить, пока она совсем не выздоровеет.
Воин, занятый разделкой барана, не слыхал ни слова из всего этого разговора. Теперь он уже стоял у костра и держал над огнем баранью ногу на деревянном вертеле. Едва шакалы учуяли запах поджариваемого бараньего жира, как вой их стал еще громче, а старик, глядя на жаркое, сразу забыл о страшном деле, за которое он взялся, – вот уже год, как в его доме и не пробовали мяса!
А врач Небсехт, отломив себе кусочек лепешки, молча смотрел, как едят парасхит и его сын. Они отрывали зубами мясо от костей. Молодой воин ел лакомую пищу с особой жадностью. Небсехт даже слышал, как он жует, словно лошадь в стойле, и не мог подавить в себе отвращение.
– Жертвы своих чувств! – бормотал он себе под нос. – Животные, наделенные рассудком! И все-таки они люди! Странно! Они обречены томиться в оковах своих чувств, но, несмотря на это, насколько сильнее в них стремление к сверхчувственному по сравнению с нами!
– Ты хочешь мяса? – спросил воин, заметив, что губы врача шевелятся, оторвал кусок мяса от жареной бараньей ноги и протянул его врачу.