И вот теперь наконец эта хватка стала ослабевать, день за днем, и вот Элизабет смогла вздохнуть глубже, научилась спокойно выносить людские взгляды. Даже взгляды мужчин.
Но Элин, неужели она думает, что я не люблю ее? Дети часто так думают, ведь часть вины переходит на них. Они страдают, когда родители надевают маски, но их нужно защитить и от того, что скрывается за этими масками. "Сегодня Мамочка немножко рассеянна, она погружена в свои мысли, но ты не принимай это близко к сердцу, Элин, просто дело в том, что Мамочке пришла в голову странная идея поехать домой к Папочке, зарубить его топором вместе с его Новенькой, а потом поджечь их дом и свести счеты с жизнью в номере какого-нибудь отеля. Тебе стало не по себе, когда ты узнала, о чем на самом деле думает Мамочка? Ничего, я чуть-чуть посижу, приведу мысли в порядок, а потом мы поедем в магазин игрушек и купим веселую игру".
Но ни одно горькое слово о нем не вырвалось у Элизабет. И Элин даже понравилось у отца дома. Может, это и к лучшему, лицемерно убеждала себя Элизабет, что Элин постоянно торчит там, что каждый год она проводит Рождество с отцом и его женушкой, которая младше его на пятнадцать лет и которая улыбается широкой белозубой улыбкой и безусловно очаровывает своим простодушием. (Примитивная белобрысая корова)
Элизабет зажмурилась и глубоко вдохнула. Перед глазами всплыло лицо Элин и то, что отразилось на нем, когда она выставила ее из комнаты: настоящий страх, настоящее отчаяние.
Надо бы пойти и поговорить с ней, надо все выяснить, прежде чем я уйду, чтобы она не лежала там одна и не чувствовала себя брошенной. Не беда, если я немного опоздаю.
Но пойти туда в этом красном платье она не смогла. Она сняла платье, серьги и надела халат. Снова превратилась в Маму.
Она подошла к двери Элин и постучала. Когда никто не ответил, она открыла дверь сама.
Элин лежала на кровати, свернувшись калачиком, лицом к стене. Воздух комнаты был тяжелым, наверно, девочка плакала.
- Элин, - сказала Элизабет, - давай поговорим обо всем, стоит ли дуться друг на друга?
Поколебавшись с минуту, Элин повернулась, села и увидела маму в халате.
- Разве ты не пойдешь на вечеринку? - В ее голосе снова послышались презрительные нотки, разумеется вырвавшиеся невольно.
- Пойду. Через некоторое время.
- Ясно.
Гнев Элизабет исчез. Ей уже не хотелось принуждать дочь извиняться.
- Я понимаю, что ты чувствуешь, - сказала она вместо этого. - Но ведь далеко не все можно говорить. Ведь люди не железные.
Девочка вздохнула: на берег ее маленького холодного моря набежала волна.