— Пошли? — спросил Виктор шепотом. — Ты придумал, что говорить?
Эрик помотал головой. Он оторвал взгляд от окна и уставился на голый куст сирени.
— Так придумай!
Эрик опять помотал головой.
— Я не пойду, — с трудом произнес Эрик. — Мне ей сказать нечего.
— Я не ослышался?
— Мне не хочется с ней говорить. Я даже видеть ее не хочу. Не пойму, почему я вообще… Любопытство, что ли? Двух матерей у человека быть не может. У меня есть мать. Вот. Хорошая. И что я потом скажу своим детям — которая настоящая? Сказать правду? Солгать? Как лезвие — оба края режутся. Извини… Я пойду, Ивета заждалась.
— Послушай!
— Ну что? Не моя вина, что я люблю свою мать. И не ее вина, правда? Если мы еще встретимся, прошу тебя, не говори мне ничего об этой женщине. Ладно? Я ничего не хочу про нее слышать. Она меня не интересует. Чужой человек. Вот.
— Эрик, мы…
— Если я тебе понадоблюсь, приходи к проходной. Домой не ходи, слышишь, это все осложнит.
— Ничего, я уж как-нибудь сам…
— Не обижайся, к проходной в самом деле лучше. Вот. Ну, я пошел. Поздно. Ивета заждалась. И мать, наверно, волнуется, не спит. Она никогда не ложится, пока я не приду.
Захрустел гравий — Эрик уходил.
Звуки его шагов удалялись. Дальше, еще дальше.
На миг, на фоне освещенной улицы, Виктор увидел силуэт брата, затем тот исчез за углом.
Не оглянулся.
А в окне по-прежнему горел свет. Теплый, мягкий свет. На глаза наворачивались слезы, но он сдержался. Он неотрывно смотрел на окно, а думал об Эрике, Ивете и об их малышке.
«Я никогда не любил! — внезапно с ужасом подумал он. — Ведь я никогда никого не любил! За что мне такое проклятие, почему я не способен по-настоящему полюбить? Кто меня проклял?»
Он в отчаянии сел на скамейку, лицом к дому, стоящему в глубине скверика.
В окне, втором от угла, все еще горел свет.
Во вторник утром мастер Чапст привез на грузовике обработанные детали книжной стенки и выгрузил их в прихожей. Прислуга в отчаянии позвонила Зайге — что делать, он на нее не обращает внимания, смазывает концы досок какой-то дрянью из всяких там банок и склянок, запах по всему дому такой, что дышать нечем. И потребовал запереть Шерифа, подумать только, боится собак, его сильно искусали в детстве. Иначе работать отказывается. Отвела Шерифа в пристройку, так он теперь воет так, будто с него шкуру спускают, соседи вообразят невесть что.
Делать нечего, пришлось отлучиться на часок с работы, ведь от Вилибалда в хозяйстве никакого толку: не умеет он ни гвоздь заколотить, ни туфли себе почистить. Когда надо привинтить розетку, починить пробки или заменить предохранитель в телевизоре, он заводит длинные бесплодные речи о том, что ему необязательно все это уметь, что при комбинате бытового обслуживания должны быть соответствующие службы, как он видел за границей. И упрямо отворачивается, если пришедший по вызову мастер хочет ему показать, как заменить предохранитель, чтобы в следующий раз не оформлять наряд в мастерской, на что времени уходит столько же.