– С превеликим удовольствием.
– Вы утратили представление о реальности и за балами и весельем забыли, что если с нэсс или ангай можно договориться, то с дэй’ном это невозможно. И ваша безучастность внушает властителям Чардэйка новую надежду на то, что им удастся оторвать у Тир-Луниэна еще немного земли.
Король слушал внимательно и не перебивал.
– Правда за правду, моя леди, – улыбнулся он. – Отчего вы так рветесь в Далатт? Только не надо про укрепление стен и прочие мужские забавы, до которых даже Ридвен Ястребице не пристало нисходить.
– Далатт – мой дом, – чопорно ответствовала Хелит.
– И от него до Эр’Иррина всего пять дней верхом?
Намек был слишком прозрачен, чтобы не понять. И Хелит задумалась. Может быть, впервые по-настоящему серьезно за все время с момента пробуждения на берегу пограничной злой речушки. Даже тот шуточный поцелуй ни в коей мере не сделал их с Мэем ближе. Было бы откровенной ложью говорить, что Хелит никогда не думала о Рыжем как о мужчине. В юности, должно быть, он был необычайно, почти трепетно красив, но столетие войн стерли всяческую миловидность с его лица, оставив лишь суровые черты нелегкой зрелости. Но что значит мужская красота в сравнении с силой личного обаяния? А Мэй был необычайной личностью, и что таиться, Хелит все время пребывала под его влиянием. Впрочем, как и все остальные, кто умудрился познакомиться с Рыжим близко.
Альмар, сам того не желая, заставил Хелит поразмыслить над своими чувствами к Мэю, а заодно решить, что корона верховного правителя гораздо больше подошла бы именно Рыжему. Тир-Луниэн бы точно не пожалел о таком короле. Надо быть осторожнее с намеками.
– Верно, – согласилась неожиданно Хелит. – И по этой причине тоже. Разве князь Мэй не достоин любви?
А мысленно добавила: «И короны!»
– Достоин, – охотно согласился Альмар. – Но сомневаюсь, что он способен ответить взаимностью. Даже вам, миледи.
«Скотина ты снисходительная, а не король!» – зло подумала девушка.
– Странно, что при всем при этом вы не сомневаетесь в его отваге и доблести, государь, – заявила она, глядя королю прямо в глаза.
Альмар промолчал, но его сочувствие ощущалось прямо-таки физически.
«Бедная девочка, может быть, Мэй и хотел бы тебя полюбить, но душа его мертва, и на ее покрытой пеплом желаний равнине растет лишь чертополох честолюбия да полынь мести, – размышлял он, помимо воли любуясь нежным профилем далаттки. – Видимо, это еще одна фамильная черта – любить суровых жестоких мужчин, закованных в броню чести. Это так романтично… Но твоя мать, милая Хелит, была все же несчастна. Я точно знаю».