Лансанариэль не выдержал и прыснул громко и весело. Утробным басом хохотал орк. Суд превратился в фарс.
– Не страшно, когда над тобой смеются, хуже – когда плачут… – философски бубнил дракон.
Прокурор и судья стушевались окончательно.
Но, на беду, нашлись и те, кто по злобе или зависти не желал, чтобы я отделалась слишком легко.
– Нет, так дело не пойдет! – вдруг раздался спокойный, рассудительный голос. – Казнить – это, конечно, чересчур, но принцессу нужно сурово и публично наказать для примера всем да для острастки другим, ибо закон – он для всех един!
– Правильно, это будет справедливо! – поддержали оратора многие из толпы.
Судья приободрился.
И тут вперед вышел Саймонариэль…
Одного взмаха руки великого архимага оказалось достаточно для того, чтобы толпа угомонилась. Все же на Поющем Острове Саймона знали и уважали все – от мала до велика.
– Хватит! – негромко вымолвил магистр. – Не уподобляетесь стаду тупых баранов! Нельзя вот так бездушно и опрометчиво судить человека, принесшего нам добро и благо. Не нам поднимать карающую длань на ту, которая не только уподобилась богам, но и стала одной из них. Провидение открыло мне сегодня: принцессе суждено свершить еще множество подвигов, а ее дитя окажется не наказанием и злом, а великим благом и истинным подарком судьбы! Ее сын станет одним из столпов глобального мирового равновесия между силами Света и Тьмы!
Судья хищно прищурился:
– А может, это лишь сказка?
– Докажи нам свое пророчество, Саймонариэль! – недоверчиво прилетело из толпы. – Слова ничего не значат и никого не убедят.
– Хорошо! – согласно кивнул архимаг. – Ульрика де Мор пройдет божий суд и тем самым очистится от неправедных наветов!
– Да будет так! – хором вскричали все, с облегчением принимая мудрое решение волшебника.
Прямоугольный брусок железа, раскаленный добела и так и пышущий волнами испепеляющего жара, удерживаемый щипцами кузнеца, завис прямо перед моим побелевшим от ужаса лицом. И тогда я догадалась, что намеревается совершить Саймон. Совершить со мной. Я хотела рвануться, убежать от этого невозможного, противоестественного ужаса, но не смогла. Ибо если я побегу сейчас, то буду обречена всю оставшуюся жизнь продолжать этот бессмысленный трусливый побег. Тогда память об Асторе уж точно станет страшным проклятием – историей, призванной пугать непослушных детей долгими зимними вечерами. А мой собственный ребенок когда-нибудь пожалеет о дне своего рождения и отвернется от матери, подарившей ему столь безрадостную судьбу. Значит, я вынесу все, чтобы они ни сотворили со мной, вынесу, перетерплю, пускай даже не ради себя, но во имя погибшего мужа и на благо своего еще не рожденного сына. Сына, который будет мной гордиться!