Можешь с полным правом спросить, что я, собственно, здесь делаю; практически все рождественские праздники я задавал себе тот же вопрос.
Ответ: „Рекомендуется Британским управлением по туризму, полное обеспечение празднования Рождества“. Им следовало бы добавить: „Бойкотируемые мужья ничем не обеспечиваются“. Пока — семейные оргии с хлопушками, а также танцы щечка К щечке лысеющих шутов гороховых. Мне отвели столик в углу для рождественского обеда и местный представитель „секуритате“ потребовал, чтобы я водрузил на голову бумажный колпак. Ломоть индейки был провялен на солнце и подан под нефтяным соусом, но я сносно развлекся бутылкой „моргона“ и несколькими рюмками арманьяка и отошел ко сну под звуки блевания за соседней дверью. Сегодня стоит оглушающая тишина похмелья, и, сидя под дружеским сиянием моей сороковаттной лампочки, я поддерживаю свой дух мыслью, что нахожусь всего лишь в каких-то двадцати восьми волнующих милях от Истбурна.
Впрочем, очень приятный город Рай. Хоть ложись и умирай.
Попал я сюда потому, что Дж, показала мне красную карточку. Видимо, я сильно ошибся, не приняв мое изгнание всерьез — когда я позвонил из Хитроу, она сказала, что вызовет полицию, если я попробую войти в дом. Что-то в ее голосе убедило меня поверить ей. А потом я отправился в город на поезде, и вот я здесь с маленькой машиной, взятой напрокат, несварением желудка и бумажным колпаком. Завтра, слава Всевышнему, снова в Бухарест, веселый город — и бодрящие новогодние сообщения из больницы для страдающих СПИДом.
Я пытался разобраться в началах и концах этой дурацкой путаницы. Я знаю, что всецело виноват и все прочее, и, конечно, мне никак не следовало врать Дж, про Аманду. И все-таки не пускать человека в его собственный дом на Рождество, отлучать его в праздники от семьи — это уж немножко-множко, как по-твоему? Держу пари, Рут никогда бы с тобой так не поступила, и не пытайся убеждать меня, будто ты не заслужил этого сполна. В Джейнис прячется стальная добродетельность, не желающая считаться с тем, как складывалась жизнь последние двенадцать лет. Правда та, что я надорвал нутро, чтобы что-то заработать, рыл землю носом в жутчайших местах без намека на домашний уют. Рисковал шеей в войнах, брал интервью у террористов, осыпался угрозами беспощадной расправы со мной и подцеплял ужасающие болезни. А что все это время делала Джейнис? Тетешкала своего младенчика, флиртовала с покупкой и продажей антикварных изделий, написала три панно и много играла в теннис.
Теперь она восседает в доме, который купил я, а мне приходится платить по закладной и хлопать хлопушками в отеле „Парадизо“. И все потому лишь, что я немножко пофлиртовал кое с кем из соседок, а потом потрахался с той, которая сама себя предложила и просто напрашивалась. Более того, через шесть месяцев, когда Джейнис наконец снизойдет до того, что разрешит мне приползти обратно, она, держу пари на что хочешь, тут же заявит — категорично и с гордостью, — что, в отличие от меня, она ни с кем ничего за все время моего отсутствия. Облачится в свою порядочность, как в броню, и будет это словно ложиться в постель с Жанной д'Арк.