– Куда идем-то? – буркнул настороженно Стихарь, выдержав испытание с честью.
– Ко мне в машину, – ответил Аркадий, тычком в бок заставляя его повернуть за угол.
«Уазик» оказался совсем рядом – стоял на обочине, под фонарем, уткнувшись радиатором в огромную, островерхую снежную кучу.
Захлопнув за Женечкой дверцу, Аркадий обошел машину и влез на свое место, быстро посмотрев в оба конца безлюдной в это позднее время улочки. Оказавшись внутри, запустил двигатель, включил печку и полез в карман за сигаретами. Закурил и Стихарь. А закурив, приободрился, открыл дверцу и густо сплюнул на голубоватый от фонарного света снег.
– Ну и чего ты раздухарился, Трегубов? В чем я перед тобой виноват, а? По всем претензиям обращайся к Генералу, я его указания выполняю, а не твои. А что кликуху из твоей фамилии сделал, так подходит она для нее, разве нет? Не нравится – извини, не буду больше тебя так называть, обещаю.
Аркадий, казалось, не слушал его, молча курил, глубоко затягиваясь дымом.
– О чем разговор-то? – не выдержал Женечка его молчания.
– О тебе, с-сучонок! – проговорил негромко Аркадий, и голос его в тишине убогого «уазовского» салона прозвучал настолько зловеще, что пальцы Стихаря, сжимавшие сигарету, мелко задрожали.
Аркадий все так же молча докурил сигарету, выбросил ее за окно и повернулся к Стихарю всем телом.
– А ну, говори, отморозок, каким это образом я оказался должен уголовникам столько денег?
Женечка понял наконец, откуда ветер дует, и снова приободрился.
– Фу ты, господи, а я-то подумал, что ты меня щемишь за то, что раньше тебя Генералу про череп сказал, вперед вылез.
Стихарь улыбнулся с явным облегчением.
– С тобой Вадим, что ли, говорил?
– Ты сейчас со мной говоришь! – оборвал его Аркадий. – И говори, говори, миляга, пока я окончательно не взбесился.
– Чего ж тут беситься? – пожал плечами Стихарь. – Пожалуйста. Как повесил на меня Генерал обязанность снабжать жратвой твоих собачек, я на пупе извертелся, но добывал всегда, сколько ты заказывал. Разве не так? Та-ак! А как это мне удавалось? Ты знаешь – через морги. И цена установлена была твердая. До последнего времени. Теперь они цену взвинтили. Смеются: безродные, говорят, с холодами помирать меньше стали. Я – к Сергеичу, так, мол, и так, платить больше надо, иначе псы пусть на одной говядине живут. Ты послушай, Трегубов, ведь он мне не поверил, Генерал наш! Так и сказал, что совесть я потерял и карман мой чересчур стал бездонным. Отказал, короче. Да еще и пригрозил: я, говорит, тебя самого псам прикажу скормить. Каково мне такое было слушать? Что?