– О-о’кей! – пропела она, впадая в задумчивое состояние.
Но в задумчивости Алла пребывала недолго. Решительно взяв трубку, она потыкала пальцем в кнопки набора и, не представляясь, эдак запанибрата, потребовала у ответившего позвать некоего Мишакова. Продиктовав по буквам этому самому Мишакову фамилию Генерала, Анохина благословила его номером моего телефона и дала отбой.
– Если есть у нас такой в компьютере, а у нас все крупные тарасовские воротилы есть, сама знаешь, Иван его сейчас из-под земли откопает, – заверила она меня, помахивая трубкой. – Будем ждать?
– И чай пить.
– Лучше кофе! – запротестовала она. – А варенье можно и так, между делом, с батончиком.
– С батончиком! – умилилась я и открыла холодильник. – Прошу. А кофе я беру на себя.
– На сколько персон? – живо поинтересовалась Алла, без церемоний запуская руки в продуктовые недра.
– Ни в коем случае! Я уже бутербродничала перед твоим приходом.
– Так вот почему ты была такая злющая!
* * *
Ух, и злющая же я буду на самом деле, если ни Вадима, ни Абдулатипова не окажется на месте! Телефонный номер, данный мне Радиком, при каждом наборе упрямо выдавал короткие гудки, а выходить на Цибиза с таким пустяком мне не хотелось. Тоже генерал в своем роде, Цибиз-то.
Припарковав машину неподалеку от нужного перекрестка, я заперла ее и быстрым, деловым шагом направилась к ресторану, повторяя как заклинание, способное принести успех, когда-то показавшуюся мне туманной формулировку:
«Активность, настойчивость и осмотрительность, каждая в разумной, по обстоятельствам, пропорции, – это три кита, на которых покоится архипелаг успеха».
Напыщенно, но точно. И весьма применительно к текущему моменту.
Помнится, кости предостерегали меня от дружбы с врагом, и я терялась в догадках – кто он, мой враг? Оказалось, бандиты на сегодняшний день если и не в друзьях моих ходят, то уж, во всяком случае, и не во врагах.
Пока я прохлаждалась дома, бутербродничая и болтая с Анохиной, на город с ясного неба нападал снежок. Рыхлый и легкий, как пух, он тонким слоем лежал на жестяных подоконниках старых домов, возле бордюров, в местах, недоступных ногам и колесам, и под светом фонарей будто сам светился, мягко лучась изнутри каждой снежинки. Такие моменты пропускать нельзя во всяком настроении и при любой озабоченности, если не хочешь замкнуться чисто на проблемах и жить только ими.
Перед тем как войти в «Тройку», я остановилась, умерила нетерпение и, зачерпнув полные пригоршни этой снежной пушистости, поднесла ладони к лицу. Лишенная обычной снежной плотности, на моих перчатках лежала просто горка снежинок, способных взлететь в воздух при малейшем его движении. Но было безветренно.